– Это, Кая, сумеречный волк, – тихо произнес отец, устало садясь прямо в снег.
– Почему сумеречный? – спросила я, удивленно наблюдая за маленьким волчонком. Он, жалобно скуля, тыкался мордочкой в тело огромной волчицы. Белоснежная шерсть зверя сливалась с ледяным покровом, и невнимательный взор мог бы легко проскользнуть мимо. Если бы тело успел присыпать снег, мы бы ничего не заметили и наверняка прошли не останавливаясь, и вполне возможно, история нашей Империи выбрала бы для себя совсем иной путь. Но Пресветлая Богиня в обществе жуткого Хелла и в компании Древних Богов, имена которых давно потеряны, а потому люди их зовут Безликие, или Неназванные. Все они уже вкусили сомы, и кто-то из них дернул первую нить, игра началась.
Снег не успел припорошить жуткие рваные раны по всему телу волчицы. Отец, опытный следопыт, в пограничье Пустоши он замечает все, иногда мне кажется, что он не столько видит, сколько чувствует, что вот тут в привычной гармонии северной природы затесалось иное, чуждое, то, что пришло с Пустоши. Вот почему он вдруг свернул с намеченного маршрута? Ветка, дескать, упала на наши следы, по которым мы возвращались обратно. Казалось бы, ну упала ветка, может, от мороза этого лютого обломилась. Но отец остановился, всмотрелся в кроны деревьев, сам себе кивнул и свернул направо, углубляясь в чащу.
Я замерзла и кроме обледеневших ветвей, от которых нужно было постоянно уклоняться, не видела ничего. «Усталость плюс сумерки равно невнимательность, а она в пограничье – это широкий шаг к смерти», – так говорит мой наставник Дрейк. Я его слова прекрасно помню, но клинок, перекинутый для удобства за спину, оттягивает плечи, ноги устали и единственное о чем получается думать – это сколько километров осталось до крепости. Лично я прошла мимо, пока не увидела странно взрыхленный снег. Оглянулась на замершего возле дерева отца, сердце пропустило такт, он нашел тело порождения Пустоши.
Волчица была мертва, снежинки еще таяли, падая на морду. А вот тварь, ее убившая, – нет. И от осознания этого едкий страх сковывал тело. Хотелось немедля ни секунды бежать, бежать, туда, где трещат камины, согревая дома от вечного холода, туда, где высокие стены, за которые не проберется ни одна тварь.
Отец сел, стал неспешно набивать трубку, на волчицу он смотрел с грустью. Я глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, но вместо этого обожгла носоглотку холодом и зябко поежилась.
– Сумеречные они, Кая, потому что, дожив до двух лет, перестраивают свой организм. Не спрашивай как, никто этого не знает, это же дети Пустоши.
Отец затянулся, облачко сизого дыма зависло в морозном воздухе. Я поморщилась, здесь в лесу и без того едкий запах дурман-травы ощущался острее. Курить ее было запрещено, за это могли и в темницу упечь, но отец плевал на запреты Империи и периодически курил. Он говорил мне, что она позволяет сконцентрироваться на решении проблемы, упорядочивает мысли. Сизоватый дым быстро таял в морозном воздухе.
– Они меняют свой организм. Вот стоит огромный волк, раз, – отец прищелкнул пальцами, – и его нет, только лишь сумеречный туман стелется над землей. Быстро так стелется, почти и не различишь, а потом хоп, – он хлопнул ладонью по колену, из-за чего со штанины осыпался заиндевевший снег, а волчонок, прекратив скулить, испуганно ощерился. – И перед тобой из ниоткуда вновь появляется волк. Их еще иногда называют бессмертными духами, убить такого, говорят, невозможно, – он замолчали и вновь глубоко затянулся.
Я перевела взгляд на мертвую волчицу, снежинки больше не таяли, тело на таком морозе остывало быстро. Получается, мы пришли сразу после убийства? Но что может уничтожить почти неуязвимое существо? Деревья скрипели от мороза, то и дело с веток осыпался снег, лес полнился звуками. Я затаив дыхание прислушивалась, сердце стучало оглушительно. Оно ведь где-то рядом? Волчонку тоже было страшно, а еще, наверно, голодно, он зарылся носом под мамин живот, дрожа всем телом.
– Отец, – позвала я, но папа поднял руку, прося помолчать.
– Мне нужно подумать, Кая, – и дым дурман-травы окутал его фигуру.
Я аккуратно оглянулась по сторонам. Следы на снегу странные, словно взявшиеся из ниоткуда огромные следы волчицы, через несколько ее шагов появляется оттиск лап волчонка. Потом волчица, видимо, остановилась, более вдавленный след. Дальше следы исчезают, чтобы появиться метрах в десяти, там где теперь лежит тело. Что происходило – не разобрать, снег будто взрыхленный. И ни одного намека на то другое существо, оно не оставило ни единого следочка. Страх снова стал дурманить разум. Я крепче сжала кулаки, отгоняя плохие мысли, и с удивлением заметила, что сама стою и трушусь как тот волчонок.
– Кая, – хриплым голосом позвал отец, он отложил в сторону курительную трубку и теперь рылся в заплечном мешке. Я подошла к нему, судорожно растирая замерзшие ноги. Нельзя больше стоять, пора двигаться.
– Говорят, молоко помогает от сглаза, – улыбнулся он, покачивая склянкой с белой жидкостью. Я только фыркнула на подобную глупость.
– Не фырчи, народная молва, может, в массе своей и глупа, но мифы и присказки не просто так сочинялись. Молоко отлично восстанавливает силы, и дыхание Пустоши из организма хорошо выводит.
– И зачем оно нам сейчас? – несколько угрюмо спросила я. День в зимнее время короткий, начинало темнеть, и вместе с сумерками приходил холод. Вот уже и папина борода покрылась инеем. Пора бы уже уходить.
Вместо ответа отец протянул мне нож:
– Сделай аккуратный разрез на своей ладони, так чтобы крови было много.
– Разрез? – мой голос дрогнул от испуга, но нож я взяла.
– Давай-давай не бойся, – подбодрил он, – поверь мне, если все получится, произойдет то, чего еще не было никогда, тебе понравится. Режь, Кая!
Я медлила, разрезать себе руку, это, знаете ли, нелегко, а потом, глубоко вздохнув, резко дернула ножом по руке и тихо сквозь зубы застонала, алые капли закапали на снег.
– Молодец, дочка. Теперь возьми склянку, подойди к волчонку и вылей себе на рану молока, пускай слижет.
Я молча забрала емкость и, трясясь от холода, боли и усталости, подошла к мертвой волчице. Волчонок вылез из-под бока матери и оскалил острые, будто иголочки, клыки.
– Тише, малыш, тише, не сердись, на вот лучше молочка попей, – приговаривая это, я опустилась на колени, зубами сорвала затычку, плеснула молока на рану. Руку защипало, постаралась не обращать на это внимания, протянула волчонку.
Тот замер, не сводя с меня пристального взгляда голубых глаз. Сам маленький, сантиметров пятнадцать в холке, белый и пушистый, будто только выпавший снег, а глаза как две льдинки. Красивый и дикий, тут же одернула себя, нечего сюсюкать над порождением Пустоши. Искоса взглянула на отца, он ведь знает, что делает?
