Lisa Genova
EVERY NOTE PLAYED
Copyright © 2018 by Lisa Genova
Originally published by Gallery Books, a Division of Simon & Schuster Inc.
All rights reserved
© Т. А. Савушкина, перевод, 2021
© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2021
Издательство Иностранка>®
Ричард исполняет вторую часть шумановской Фантазии до мажор, соч. 17, последнего произведения своего сольного концерта, в Центре исполнительского искусства Адриенн Аршт в Майами. Билеты в концертный зал распроданы, но энергетики этой площадке не хватает. Ей недостает престижности, внушительного веса Линкольн-центра или Королевского Альберт-холла. Может, в том-то все и дело. Впрочем, в этом концерте нет ничего особенного.
За спиной Ричарда нет ни дирижера, ни оркестра, все взгляды зрителей устремлены исключительно на него. Ему это как раз по вкусу. Он обожает безраздельно владеть их вниманием, ощущать прилив адреналина, чувствовать себя звездой. Для него отыграть сольный концерт все равно что прыгнуть с парашютом.
Но на протяжении всего вечера Ричард замечал, что скользит по нотам, не погружаясь в них. Мыслями витает где-то далеко, то думая о стейке, которым собирается поужинать в гостинице, то стесняясь своей неидеальной посадки, то критикуя плоскость своего исполнения. В общем, четко осознает себя, вместо того чтобы раствориться в музыке.
Технически к нему было не придраться. Немногие из ныне живущих пианистов могли бы отыграть такую сложную часть в столь требовательном темпе, да еще и без ошибок. Обычно ему нравится исполнять это произведение, в особенности помпезные аккорды его второй части, такой мощной и величественной. И все же он не чувствует ни малейшей эмоциональной связи с ней.
Ричард надеется на то, что бо́льшая часть зрителей, если не все, не столь взыскательны, чтобы почувствовать разницу. Черт, да большинство из них, наверное, и не слыхивали никогда о шумановской Фантазии до мажор, соч. 17! У него всегда сердце разрывается, оттого что миллионы целыми днями внимают Джастину Биберу да так и умрут, ни разу в жизни не услышав ни Шумана, ни Листа, ни Шопена.
На ум приходит: «Носить кольцо еще не значит быть в браке». Об этом ему несколько лет назад заявила Карина. Сегодня вечером он как раз при кольце. И вовсе на этот счет не переживает, хоть и не знает точно почему. Сейчас доиграет эту последнюю композицию, а завтра вечером здесь же даст себе еще один шанс, прежде чем сесть на самолет до Лос-Анджелеса. До окончания тура еще пять недель. Когда он вернется домой, уже наступит лето. Здорово. Он любит лето в Бостоне.
Ричард отыгрывает концовку адажио третьей части: звуки нежны, торжественны, исполнены надежды. На этом месте у него на глаза часто наворачивались слезы, он словно становился чувствительным проводником этой беззащитной ранимости, выраженной столь изящно, – но сегодня вечером ничто его не трогает. Надежды не для него…
Звучит последняя нота, и этот звук задерживается на сцене, прежде чем рассеяться, расплыться. В зале повисает гробовая тишина, но через мгновение ее пузырь прорывается аплодисментами. Ричард стоит лицом к публике. Он сгибается в поклоне, задевая пальцами полы смокинга. Зрители встают с мест. Освещение в зале сейчас немного прибавили, и он видит их улыбающиеся, горящие воодушевлением лица. Они полны восхищения и благоговения перед ним. Ричард снова кланяется.
Он любим всеми.
И никем.
Если бы Карина выросла в другом месте, километров на пятнадцать севернее или южнее своего дома – в Гливице или Бытоме вместо Забже, – вся ее жизнь сложилась бы иначе. Даже будучи ребенком, она ни разу в этом не усомнилась. Местонахождение играет в судьбе ту же роль, что и в недвижимости.
В Гливице девочки занимались балетом по праву рождения. Балет там преподавала мисс Гося, бывшая прославленная прима-балерина Польского национального балета, еще до введенного из-за русских военного положения[1], и потому растить дочек во всех прочих отношениях угрюмом Гливице считалось преимуществом, исключительной привилегией, ведь девочки могли общаться со столь опытным преподавателем. Девочки здесь росли в трико, с пучком на голове и лелеяли прозрачную, как фатин[2], надежду однажды, выписывая пируэты, утанцевать прочь из Гливице. Не зная точно о дальнейшей судьбе тех маленьких балерин, Карина уверена, что большинство из них, если не все, остались крепко привязанными к месту, где все для них началось, и превратились в школьных учительниц или шахтерских жен, чьи несбывшиеся мечты о балетном будущем перешли по наследству их дочерям, следующему поколению воспитанниц мисс Госи.
Если бы Карина выросла в Гливице, кем она уж точно не стала бы, так это балериной. У нее ужасные ступни, широкие, несуразные ласты с почти полным отсутствием подъема, крепкий костяк с длинным туловищем и короткими ногами – тело, созданное коров доить, а не па-де-буре выделывать. Она никогда не пробилась бы в лучшие ученицы мисс Госи. Родители Карины прекратили бы выменивать драгоценный уголь и яйца на уроки балета задолго до того, как дело дошло бы до пуантов. Родись Карина в Гливице, там она и застряла бы навек.
А вот бытомских девочек не водили на уроки балета. В Бытоме у детей была католическая церковь. Мальчиков готовили к священству, девочек – к монастырю. Карина вполне могла бы стать монахиней, если бы росла в Бытоме. Родители ужасно гордились бы ею. Может, выбери она Бога, и жизнь у нее была бы спокойной и добропорядочной.
Вот только жизнь ей, в общем-то, выбора не предоставила. Карина выросла в Забже, а в Забже проживал господин Боровиц, единственный в городе учитель по игре на фортепиано. У него не имелось ни авторитетного послужного списка, как у мисс Госи, ни специальной музыкальной студии. Занятия проходили в его гостиной, пованивающей кошачьей мочой, пожелтевшими книгами и сигаретами. Однако учителем господин Боровиц был прекрасным: преданным своему делу, строгим, но умеющим воодушевить. И что самое важное, всех своих учеников он учил играть Шопена. В Польше Шопена чтят наравне с папой Иоанном Павлом II и Господом Богом. Такая вот польская Святая Троица.
Пусть Карине от рождения не досталось гибкого тела балерины, она была одарена сильными руками и длинными пальцами пианистки. Карина до сих пор не забыла своего первого занятия с господином Боровицем. Ей было пять. Блестящие клавиши, мгновенное извлечение приятного звука, история из нот, рассказанная ее пальцами. Она сразу же всем этим прониклась. В отличие от большинства детей ее никогда не приходилось насильно усаживать за инструмент. Как раз наоборот, ее от него отрывали. «Заканчивай играть и займись домашним заданием. Заканчивай играть и накрой на стол. Заканчивай играть, пора спать». Сама она не могла не играть. До сих пор не может.
