Среди низости и безумия, среди мировых мусорных куч, на краю бьющейся в судорогах Европы островок чистоты и пригожества – Донбасс.
Понимаю: скользящий взгляд путешественника цепляет часто лишь внешнюю сторону. Понимаю: так вот сразу – судить нельзя. Однако изменить впечатлений о Донбассе сегодняшнем – не могу.
Оно и понятно. Впечатление – не мысль, которую можно вывернуть наизнанку, как медицинскую перчаточку, набив ее под завязку мелким колющим сором, лжищей и вывертами, чтобы потом эту перчаточку-мысль и сыпанувший из нее сор накрыть водонепроницаемым колпаком, объявив любую кривду решенным делом и бесспорным фактом.
Ну а впечатления, они на то и даются, чтобы врезаться намертво, врезаться так, чтобы никогда не изгладились из памяти, не изменились до неузнаваемости люди и лица, химеры и тени, повстречавшиеся мне весной шестнадцатого года в Донбассе.
Они и сейчас рядом со мной:
• мальчик, несущий перед собой наколотого на тончайшую щепку темно-лилового червя, и бровью не ведущий на близкие и далекие разрывы, знать не желающий ни сверстников, ни военных, ни надоевших взрослых;
• гуттаперчевая улыбка столетней бабы Люни, ласково зовущей миномет, ведущий ответный огонь близ аэропорта имени Сергея Прокофьева, «Василек» и «Вась-Вась Иваныч»;
• ополченец-интеллигент в очках, сперва выкладывающий на крышу старенькой «Таврии» автомат Калашникова и лишь потом застенчиво выставляющий из машины ногу в лаковом концертном полуботинке фирмы IMAC;
• дробно ухающий смех речного филина над местами боев под Мариуполем;
• желто-коричневый, с голубоватым отливом, до оторопи живой полоз, мелькнувший у обгорелого кургана близ Ясиноватой…
И, конечно же, сопровождавшая всех этих людей, рептилий, птиц хоровая и симфоническая музыка: от Баховских «Страстей по Матфею» до сжатых Пассионов, проще говоря, кратких ораторий собственного сочинения – этаких своеобразных «Страстей по Донбассу», – сопутствовавших мне во время всей поездки, возникавших подспудно, звучавших постоянно…
Все это трудно переврать, нельзя перекроить и выбросить из головы невозможно.
Донбасс нашего времени, как та громадная «коза» (так зовут здесь вагонетку со снятыми задними и передними бортами, предназначенную для доставки шахтеров по наклонным выработкам), – Донбасс со всем своим скарбом, коногонками, тормозками снова и снова врезается на полном ходу в мою жизнь.
О, Донбасс! О, наивный и светлый!
Угольная земля, угольный воздух – и этим углем добела очищенные, часто сверкающие небывалой цельностью и чистотой людские судьбы…
Донбасс нашего времени – спокоен и тверд. Воля к новой жизни наполняет его реки, холмы, терриконы, озера.
Могут ли напор и воля перетекать в ландшафты, передаваться природе края? Могут ли страсть и слово овеществиться: стать переулками, домами, бесстрашными поступками, новыми лугами, посевами?
Здесь, в этих местах, – могут.
Дорога. Мертвый енот, надкушенная брюква
– Шевелись, мимоезжие! Очередь ждать не будет! Давай, давай, себе помогай! Ну, чего рты раззявили? Паспорта достали, вещи выложили! Моя б воля, я б вас!..
Крик низенького горластого пассажира, мячиком катавшегося туда-сюда вдоль очереди на КПП «Успенка», пассажира, на которого все смотрели как на последнего имбецила, а он себя, видимо, считал высшим судьей над пограничными законами и правилами, еще долго стоял в ушах.
Но только лишь расстелилась перед нами дорога – стали замирать возня и крики, стали нарастать в ушах новые звуки, новые слова, новый далекий гул…
Что нынешний, шестнадцатый год – високосный и для жизни людей опасный, вспомнил я только на территории непризнанной республики, уже пройдя паспортный и пограничный контроль. Обернувшись, посмотрел на железный купол, которым был накрыт погранпункт: он весь был истыкан мелкими рваными дырьями.
Почти все крупные дыры и проломы, как нам позже объяснили, давно залатали, мелкие – остались…
Машина наша все еще стояла в очереди на выезд.
Я снова вернулся под купол и задрал голову вверх – стало видно изодранное в клочки небо. Да и сам купол – высокий, изящно выгнутый – в тот миг тоже показался небом.
Такое вот «небо» в дырьях…
Отрываешь глаза от неба – и сразу пограничники, таможенники, жучки и жучилы, продавцы и водители фур…
Форма российских погранцов и таможенников, с которыми только что расстались, с иголочки. А вот погранцы и таможенники ДНР одеты разномастно: кто в камуфляже, кто в джинсах и ветровках, один в смешной, серо-бархатной, сильно вытертой жилетке.
Почти у всех дээнэровцев на плечах и под мышками – «весла»: так здесь зовут полноценные автоматы со всем полагающимся снаряжением. «Укоротов» – короткоствольных автоматов – тут не признают.
У таможенников – специальные зеркала на черных курьих ножках. Лезут ими во все потаенные места.
Дорога после КПП, на донбасской стороне, отличная! Просто глазам не веришь. Говорят, Янукович строил, лично интересовался. Думал до самого Донецка такую дорожку проложить. Не получилось: километров через тридцать начинается все та же привычная и для России, и для Донбасса дорога в ямах, ямках, колдобинах.
Чуть вдалеке мерцает слюдой и кварцем Донецкий кряж. По обочинам попадаются желто-серые камни: изрешеченные, изрытые крупными и мелкими осколками, они заставляют вздрагивать.
Тела камней изуродованы. А как с людскими телами, как с душами?
Деревьев по сторонам дороги мало, все больше кусты. Но кусты густые, высокие. Целый полк можно спрятать. Прямо какая-то Северная Мексика: заросли чаппареля и ухмыляющийся усатый Панчо Вилья за ними…
Ехали через Иловайск. Здесь шли страшные бои, но вся разруха уже собрана в кучи, спрятана, отштукатурена.
Кое-где – груды битого шифера. Попадаются заклеенные крест-накрест окна. Почти все разбитые и проломленные крыши перекрыты заново. Просто-таки сверкают новизной. В одном месте – вмятая в камни боевая машина пехоты. Многие участки дорог близ Иловайска иссечены осколками, покрыты мелкими и крупными воронками от попаданий снарядов и мин.
Водитель Миша – щедрый, очень хорошо обеспеченный донецкий предприниматель – объяснил разницу между воронками от мин и от снарядов. Первые – с рваными краями, вторые – глубже, шире, и края у них ровные.
Сразу за Иловайском, чуть в стороне, заметил два огромных окопа. Миша пояснил: в этих окопах стояли врытые в землю танки.
Перед Амвросиевкой неожиданно въехали в аллею обгорелых деревьев.
Все они были срезаны огнем, как по линейке. Аспидно-черные, как сожженные души, заостренные, искалеченные, эти деревья тянулись к небу, но сразу же в безнадеге и замирали.
В одинаковости судеб этих сгоревших деревьев почудилось что-то злобно-механическое, до тошноты одинаковое, в обычной жизни всеми здоровыми существами и многими людьми отторгаемое.
