«Как ни уравнивай права революциями, но до полного удовлетворения не доровняешь» – Федор Достоевский
Керенский очнулся в темноте. Было холодно, где-то, пробиваясь сквозь каменную толщу стен, монотонно капала вода, шуршали мыши. Керенский понял, что он находится в подвале. Глаза постепенно привыкли к темноте, и он смог рассмотреть характерные низкие своды потолка обычного домового подвала.
Лежал он на соломе, которая была рассыпана на полу тонким слоем. Ни цепей дыбы, ни жаровен или другого, необходимого для пыток, инструментария нигде не наблюдалось. Он все видел, понимал, а значит, был жив, и это радовало.
Керенский попытался встать, но тут же вскрикнул от резкой боли. Череп раскалывался от полученного удара. Прикоснувшись к затылку, рука наткнулась на колтун волос с запёкшейся кровью. Волосы застыли пучком, торчащим во все стороны, и были сплошь перемазаны кровью, грязью и сукровицей.
«Сильно меня приложили, ироды, – подумал Керенский. От души, не жалея. Сколько же я провалялся без сознания? Неизвестно…» Керенский медленно поднял голову вверх. Под потолком подвала располагалось небольшое окошко, откуда сочился слабый свет.
«День, значится. Получается, почти сутки! – Керенский оглянулся. Вокруг была темнота. – Темнота – друг молодёжи! А молодёжь – друг темноты. Тьфу, это от удара».
Кряхтя, как старый дед, и тихо, даже не постанывая, а скорее, поскуливая, он начал пробираться к окошку. Весь подвал был заставлен разной рухлядью и покрыт старой соломой. По полу бегали мыши, пахло их экскрементами и слежавшейся пылью.
Хотелось пить. Нестерпимо хотелось жить и вырваться на свободу. Керенского стошнило, потом ещё раз. Склоняясь к полу, он рухнул на колени, распугав при этом всех присутствующих здесь мышей и крыс.
Медленно покачиваясь вперёд-назад, он пытался справиться с тошнотой, но безуспешно. Как волна за волной на него накатывала слабость. Было трудно дышать. Слёзы застилали глаза, а сопли забили нос.
Медленно заваливаясь на правый бок, он упал и распластался на полу. Неясно видимый потолок качался перед ним, как палуба корабля под ногами моряка. Стены были едва различимы в подвальном мраке.
«Всё плохо, всё плохо, – бормотал он про себя. Что делать? Что делать?»
«Расслабиться и отдыхать», – пришла в голову здравая мысль.
А что ещё оставалось делать Керенскому? Похлопав себя по телу, он обнаружил, что всё имеющееся оружие бесследно исчезло. Кто бы сомневался?
Но удивляло не это, а другое. Зачем ему вообще оставили жизнь? К чему? Ради чего? Кому это понадобилось? Quid prodest? ( Ищи кому выгодно).
Голова Керенского решительно не хотела думать. Тошнота прошла, а кровь по-прежнему сочилась из рассеченного чем-то скальпа.
«Как бы заражения не было, – подумал Керенский. А потом рассмеялся мелким беззвучным смехом. – Заражения не было?! Ой, не могу…, – надрывался он от смеха над самим собой.
Какое заражение, твою мать? Тут прожить лишний час – уже успех. Но, всё же, к кому он попал в плен и так яро? Кому он перешёл дорогу? И кто решился на это? Ведь в плен захвачен не обычный мужик или матрос, а целый министр, и весьма популярный министр!
Значит, это сделали те, кто может себе позволить не бояться последствий. Либо его кто-то сдал, из вольных или невольных подчинённых. Кто это мог сделать, Климович? Юскевич? Рыков? Нет, только не Рыков! Газетчики тоже исключаются, они ничего не знали про него двусмысленного, а за открытую деятельность не возьмут в заложники или в плен.
Выходит, кто-то узнал о его попытке стравливания эсеров с большевиками. Значит, Климович? Нет, маловероятно, выгоды нет. Получается тогда, что Юскевич? Он больше всех знал. Но зачем ему это? И что он хотел получить за предательство? Свободу действий, деньги? Неизвестно…» Керенского кольнула боль в боку.
«Это чёрт знает что такое! Хрен с этим, если поживём, то узнаем». – Керенский сплюнул и бессильно обмяк на каменном полу.
Пол был очень холодным, а лежал он долго, и озноб его пробрал до самых костей. Дрожа, как в лихорадке, Керенский нашёл в себе силы подняться и стал собирать по всему полу остатки старой соломы и носить их в самый сухой угол, набрасывая кучей. Соорудив себе гнездо, получившееся не хуже, чем у самой взыскательной наседки, он опустился на него, бессильно откинувшись спиной на шершавую стену.
Сколько он так просидел, Керенский не понял, часы отобрали вместе с оружием и деньгами. Хорошо, что хоть не раздели. Вдруг возле единственной двери, очень крепкой и толстой, возник свет, тускло пробивающийся сквозь тонкие щели хорошо подогнанных досок.
Через минуту дверь отворилась, и в подвал шагнули три человека, вооружённые револьверами, причём, в числе вошедших была и женщина.
– Вера, – распорядился один из мужчин, – отдай револьвер, обмой его лицо и перевяжи, я, кажется, перестарался.
Второй мужчина держал в руках керосиновую лампу и, покрутив фитиль, он разжег его сильнее. Лампа осветила вошедших, дав возможность их рассмотреть.
Женщину Керенский не знал, но чувствовал, что где-то уже её видел. Второй мужчина был ему совсем не знаком, а вот третьим был Савинков, собственной персоной. Борис, увидев, что его узнали, осклабился в ехидной улыбке.
– Узнал, Сашка? Молодец! А череп у тебя не сильно крепкий. Думал, что всё, потеряли мы тебя. Но нет, спасли. А уж, как женщины рыдали бы. Ты же сейчас, как знамя у них. Порядок наводишь, митингуешь, холостой стал. Весь в движении. Даже вон, Засулич сначала тобой очаровалась. А ты подвёл нас, Сашка. Что же ты Абрама убил? Нехорошо-с.
– Как я его убил? – прошептал засохшими губами Керенский.
– Как? Убийц подослал.
– Ты видел? Где доказательства? Я тебе так этого не прощу!
– А-ха-ха, – рассмеялся Савинков. – Вера, давай быстрее отмой его от крови и остального и выведем его наверх, он всё равно не сможет сбежать. А здесь мне не нравится. И ещё, мыши эти, – и Савинков попытался пнуть мелкое шустрое животное.
Мышь даже не соизволила пискнуть и быстро скрылась в ближайшей дырке. Засулич молча взяла кувшин с водой, чистую тряпку и, не сильно стараясь, стала лить воду на голову Керенского, смывая с его лица кровь, грязь и пот с соплями. Истратив всю воду в кувшине, она отошла от Керенского, сказав: – Всё!
– Ну, всё, так всё! – пожал плечами Савинков и приказал: – Давай, Всеволод, бери его и пошли наверх, пора поговорить начистоту.
Керенскому внезапно стало смешно.
– Это вы поэтому меня решили отмыть? Чтобы поговорить начистоту? – захлёбываясь от истерического смеха, спрашивал он Савинкова.
Савинков сморщился, потом пожал плечами и крикнул.
– Всеволод, выводи его.
Незнакомец также молча подхватил пленника под мышки и выволок на свет божий. Керенский немного восстановился, но продолжал изображать из себя совсем ослабевшего. Еле передвигая ногами, он направился в сторону, куда его волок незнакомый Всеволод, и вскоре они поднялись в квартиру.
