Пошёл дождь. Большие капли причудливыми змейками сползали по стеклу. Небольшой желтый листок прилетел с новым порывом ветра и прилип к карнизу.
Миша смотрел в окно, внимательно наблюдая за движением струек и перемещением листка. Опускались сумерки, в комнате стало совсем темно. В комнату заглянула мама:
– Миша, укладывайся спать!
– Дождь осенью не такой как весной или летом… – не оборачиваясь, тихо сказал Миша, – он какой-то напряженный, капли тяжелые… как будто им не хочется падать – а их кто-то заставляет…
– Миша, пора спать! – мама нетерпеливо подошла к окну и задернула легкие синие шторы с нарисованными белыми и желтыми корабликами.
Миша вздохнул и стал медленно стягивать с себя толстовку.
Миша был упитанный мальчик двенадцати лет, с густыми темными волосами, выразительными карими глазами, обрамленными черными длинными ресницами и живым, любознательным взглядом. Его круглое лицо можно было бы назвать симпатичным, если бы не намечающийся второй подбородок и губы бантиком, которые выглядели, по мнению мамы, «совершенно по-девчачьи».
Раздевшись, Миша взял со стола книжку Александра Беляева, залез в кровать и уютно устроился под одеялом.
– Нет, нет! – воскликнула, мама, которая все это время стояла около окна и наблюдала за сыном, – никаких книжек! Спать!
– Ну, мам… – протянул Миша, – пожалуйста…
– Не мамкай, уже поздно, завтра в школу.
Мама забрала книжку и положила ее на стол. Невольно ее взгляд скользнул по книгам, разложенным на столе: Герберт Уэллс, Роджер Желязны, Аркадий и Борис Стругацкие, Джон Рональд Руэл Толкин, Рэй Брэдбери, Жюль Верн. «Ничего себе подборочка», подумала мама.
– Ты увлекся фантастикой? – спросила она и присела на кровать.
Миша кивнул. Мама его поцеловала, подоткнула одеяло, улыбнулась, встала и вышла из детской.
Анна Григорьевна, а именно так звали маму Миши, представляла собой довольно симпатичную особу. Высокая, стройная, с отличной фигурой, она постоянно себя ограничивала в еде, каждое утро делала зарядку и два раза в неделю ходила в бассейн. Густые темные волосы, чуть ниже плеч, она обычно завязывала узлом на затылке и собирала в пучок. Выражение лица было волевым и властным, иногда даже высокомерным. Большие темные глаза были абсолютно непроницаемы для посторонних. Очень редко, когда она находилась в компании приятных ей знакомцев или сына, Анна Григорьевна расслаблялась и тогда на ее лице появлялась светлая, добродушная улыбка, которая озаряла весь ее облик, делая его милым и привлекательным. Надо признать – такое случалось не часто.
Анна Григорьевна воспитывала сына одна. Замужем никогда не была, родила ребенка «для себя», по ее выражению. Маме было тридцать лет, когда появился Миша. Долгие поиски правильного мужчины ни к чему не привели, и она нашла «просто красивого интеллигентного Юру», который был счастливо женат, а Анна Григорьевна была для него «небольшой интрижкой», «приятным приключением» и не более того. Он не знал про ребенка: как только Аннушка забеременела, она сразу же порвала с любовником жестко и однозначно. С Юрой больше никогда не встречалась, и его настойчивые звонки, после постоянного игнорирования с ее стороны, сошли на нет.
Мама считала себя самодостаточной женщиной. Анна Григорьевна была уверена, что присутствие мужчины в доме совсем не обязательно, и что она «отлично знает, как именно нужно обращаться с мальчиком, чтобы он вырос достойным мужчиной». Ей очень нравилось, что Миша много читает. Сын читал постоянно: утром, днем, вечером, когда делал уроки, вместо прогулок, в туалете, во время еды… В некоторые моменты, конечно, Миша получал жесткие замечания, типа: «нельзя читать когда ешь!», «иди погуляй – хватит торчать дома, надо выходить на воздух!». Вообще слова «надо» и «нельзя» были постоянными спутниками Миши, можно сказать, что эти два слова сопровождали его на каждом шагу. Миша к ним даже привык. Единственный бунт был по поводу чтения. Книги были везде. Он читал все, что попадалось под руку. Периодически это вызывало опасения у Анны Григорьевны, потому что в их доме была большая, очень разнообразная по жанрам библиотека, которую долгое время собирали ее родители, бывшие преподаватели МГУ. Анна Григорьевна с удовольствием продолжала этот процесс, приобретала, а иногда «с трудом доставала» новинки, редкие издания и книги, «заслуживающие внимания».
Вообще, мама была довольна увлечением сына и мысленно гордилась его пристрастием к литературе. Правда, иногда Миша употреблял выражения, которые Анна Григорьевна не понимала, это ее раздражало. «Но с другой стороны, – размышляла она в такие моменты, – Миша такой эрудированный, так много всего знает, рассуждает совсем по-взрослому и говорит так хорошо, грамотно, емко… это однозначно пригодится ему в жизни…». Что по-настоящему матери не нравилось в сыне так это его полнота. «Просто удивительно, как у такого красивого и стройного мужчины мог родиться такой полный сын! – думала она, глядя на Мишу, – и главное, я не толстая! Как это неприятно!». И она не уставала подтрунивать над сыном, отбирать у Миши калорийные булочки, бутерброды с белым хлебом и докторской колбасой, пломбир в вафельных стаканчиках с кремовой розочкой, который он тайком покупал на свои карманные деньги. Конечно, конфеты и шоколад были вообще под запретом в их доме.
Они жили вдвоем в небольшой двухкомнатной квартире в конце Ленинского проспекта, которая досталась Анне Григорьевне от родителей. Довольно рано Аннушка осталась одна, родители умерли, когда ей едва исполнилось двадцать лет. С тех пор Анна заботилась о себе сама. Она устроилась на работу методистом в университет, где преподавали ее родители, обзавелась нужными знакомствами и со временем заняла место проректора. Когда родился Миша, Анна Григорьевна договорилась с соседкой, чтобы та, за небольшую сумму, сидела с малышом, а сама вышла на работу. У мамы случались короткие «незначительные» романы, как она говорила: «для здоровья». Предпочтение Анна Григорьевна отдавала мужчинам женатым – «так проще», никогда не встречалась в своей квартире и с сыном не знакомила.
