– Ирина, дай воды!
Мама тяжело плюхнулась в кресло, отерла ладонью влажное лицо. Приняв у дочери из рук стакан с минералкой, она отхлебнула пару глотков, поморщилась:
– Ой, не люблю с газом. Каждый пузырек – это ж удар кулаком по печени!
– Хм… Какие у тебя странные аллегории…
– И ничего не странные, все так и есть! А ты не знала?
– Нет.
– Ну, так слушай, чего мать говорит! По моей – точно кулаком. Сразу из ребер вываливается, болью болит… А может, мне в Трускавец съездить, как думаешь?
– Поезжай…
– Хм… Ишь, как у тебя все просто. На какие шиши?
– Я дам денег. Купи путевку в хороший санаторий.
– Ладно, поглядим, может, еще обойдется. Просто я сегодня разнервничалась. Да еще и свиную отбивную зачем-то съела…
Мама прикрыла глаза, погладила правый бок. По лицу медленно разлилось болезненное страдание, весьма выразительное, надо сказать. Да такое, что волей-неволей чувствуешь себя плохой дочерью, не способной к испуганному сочувствию. А маме так хочется этого испуга! Чтобы с непременным кудахтаньем, с рассыпанным бисером «ахом» и «охом»…
Она, неблагодарная и бесчувственная дочь, всегда терялась от этого напора многословия, болезненной мимики лица. Наверное, потому, что настоящее, искреннее сочувствие не умеет пробиваться через энергию обвинения – у тебя, милая моя, мать болеет, но «шишей» на лечение нет! А тебе и невдомек, конечно, у тебя-то они есть…
Ирина вздохнула, с тоской поглядела в окно. Подумалось в который раз – ну почему так происходит? Можно же прямо сказать – так и так, дочка, дай денег на поездку в санаторий. Почему надо издалека заходить, хлопотать болезненной эмоцией, да еще и жеманно отмахиваться – ничего, обойдется, мол! Знает же, что отказа не будет. Для чего эта демонстрация страдания-обвинения? Еще и свиную отбивную на помощь призвала… Нет, и впрямь! Если печень болит, так заказала бы себе там, в ресторане, что-нибудь диетическое. Она не сдержалась, произнесла тихо, боясь обнаружить вспыхнувшую искру раздражения:
– Так не ела бы отбивную, мам.
– Ну да! Как было не съесть? Поминки все-таки, ты ж сама их в ресторане заказала. Неловко было с постным лицом над тарелкой сидеть. Да еще и в ресторане! Ишь, как расщедрилась! Конечно, если деньги есть, так отчего же – все только самое лучшее. А что с матерью после отбивной будет, все равно! Ой, ой, как болит… М-м-м…
– Может, таблетку?
– Да что мне с твоей таблетки… В нее сочувствия не положишь!
Ах, все-таки сочувствия не хватает! Да есть оно у меня, ей-богу, только зачем по нему плеткой стегать? Как же ты не понимаешь, мама, что побитое плеткой сочувствие – уже и не сочувствие, а просто выражение лица, обманное, старательно сделанное. И хватит уже формировать у меня чувство вины. Хоть завтра поезжай в свой Трускавец, решили же!
– Нет, я так и не поняла, Ирк, чего ты вдруг этих старух, Машиных подружек, в ресторан на поминки потащила? Могли бы и в ее квартире стол накрыть. Они, поди, отродясь в таком дорогом ресторане не были.
– Перестань. Мне для тети Маши ничего не жалко.
– Так ей-то уж все равно, прости, господи, ее душу грешную, царствие ей небесное, вечный покой! А тебе вон какой расход вышел.
– Прекрати!
Наверное, слишком резко она ее оборвала – вон как та в кресле выпрямилась, поджала губы обиженной скобочкой. Сейчас обязательно выдаст чего-нибудь такое, скорбно самобытное, с фольклорным душком родного городка Красногвардейска.
– Прости, доченька, что я твои деньги считаю. Меня-то небось так богато не похоронишь.
Ага, на этот раз без фольклора обошлось. Хотя и не менее убойно. Вот что на это ответишь? Не беспокойся, мамочка, похороню, довольна будешь? И денег на это мероприятие тоже не пожалею, и поминки в дорогом ресторане проведу? Хм… Да уж. И обидно, и грустно. И как ни скажи, все равно виноватой останешься. Лучше уж обойти вопрос обиняком, по касательной.
– Тетя Маша меня любила. Я у нее да у тети Саши единственная племянница была, ты же знаешь. Хотя почему была. Для тети Саши-то пока что есть, слава богу. Не представляю, как она теперь будет без сестры? Все-таки у близнецов особая привязанность друг к другу.
– Ну, Александра-то покрепче Марии здоровьем вышла, поживет еще, не волнуйся. А насчет привязанности – подумаешь, близнецы. Одна и радость была, что с лица одинаковые. А так сестры и сестры. Любая сестра к другой привязана. Как и мать к дочери. Вот говоришь, любила тебя шибко Маша. Да уж не больше, наверное, чем я, родная мать!
– Я не сказала, кто больше, кто меньше. Я просто сказала – любила.
– Так оно и понятно: кого им с Александрой еще любить-то было, кроме тебя? Своих детей бог не дал, с молодости один свет в окошке – младший братец, твой папаша. Тряслись над ним, как над малым дитем! Вот и залюбили, и воспитали эгоиста!
– Не говори так. Он же мой отец.
– Да какой отец, ты и помнить-то его не должна! Когда он бросил меня, тебе еще и двух лет не исполнилось! Думаешь, легко мне было одной, с малым ребенком на руках?
– Но ведь тетя Маша и тетя Саша всегда помогали.
– Помогали, конечно, не спорю. Как же иначе! Чай, стыдно им было за непутевого братца-то!
– Да ладно, мам. Уж тридцать лет прошло, как его в живых нет, а ты все о нем с обидой говоришь!
– Да! А куда ее денешь, обиду-то? Ты ж не знаешь, каково это – быть брошенной с малым дитем на руках.
– Знаю, мам.
– Ой… Ну да… То есть я хотела сказать…
Мама осеклась, осторожно глянула на нее исподлобья. Что называется – прикусила язык. Вот так, бывает, прилетают приветы из прошлого, казалось бы, забытые основательно. Ан нет, не забытые. И, слава богу, у этих приветов уже налета обиды нет. Но ведь и впрямь – было… Было, да быльем-счастьем поросло. Вон даже мама уже не помнит. И хорошо. Вообще надо закрыть тему.
– Я не это имела в виду, Ирочка…
– Да ладно, я все понимаю. Скажи лучше – ты сегодня домой поедешь или погостишь еще?
– А почему спросила? Что, мать в твоем богатом доме не смотрится, да? Интерьер своим деревенским видом портит?
Вообще-то можно на такие вопросы-забияки и обидеться, конечно. Да, это самый легкий путь. То есть сделать вид, будто не понимаешь, что мама этими вопросами всего лишь на проявление дочерней любви провоцирует. А значит, очень ее хочет, и на самом деле не так много, любви-то. И, стало быть, надо растечься уверениями по древу.
