Как она не угадала этот момент? Занята была. Столько всего навалилось. Обычно она заранее чувствовала и устраняла опасности. А тут прозевала.
Ей всегда что-то подсказывало. Сны чаще всего. Или видения. Но на видения нужно было настраиваться. А у нее не было времени. И прозевала. Покатилось, не остановить. И слезы, самое сильное оружие, не помогли. Куда? Хоть ведрами лей. Только себя утопишь.
А Римма себя топить не любила. Она любила хорошо выглядеть – и выглядела, назло всем. При женской миниатюрности была резва и подобрана, как скутер. Формы имела наступательные и обтягивала их с гордостью опытного бойца. В свои пятьдесят выглядела не хуже тридцатилетних – лучших. А с худшими она себя и не сравнивала. Много чести.
Что за день это был? День как день. Не так давно справили Крещенье, пережили морозы. Но подошли в начале февраля новые и крепли с каждой ночью, как будто ночи их выстуживали до бесконечности.
Вдобавок задули ветры, бесснежные, сухие, рвущие лицо тупыми щипцами заполярной злобы. В котельной все щели, видимые и невидимые, продавились ледяными сквозняками. Но в дежурке было терпимо, особенно там, где сидела Римма – через стол от окна, в серединке, спиной к приборам. Она, как кошка, всегда занимала самое теплое место, и ловко сворачивалась в обитом коричневым дерматином креслице, поджимая под себя ноги в безупречно свежих шерстяных носочках.
И курила, конечно, свои любимые, тонкие, в зеленой пачке с летящей птичкой. Одну за одной, каждые десять-пятнадцать минут, быстро и жадно вытягивая до фильтра и уже нацеливаясь на следующую.
Некурящий Костик сторонился дыма, лениво уходящего к двери. Раза два-три в час к Римме присоединялся Валера – и тогда дым, ширясь ватными плечами, наглел и выходить подолгу отказывался. Разве что Костик иногда выскакивал проверить уровень воды и утягивал шлейф дыма за собой.
В тот день сидели спокойно. Начальство в лице директора комбината и главного инженера было в отъезде, все работало исправно, тьфу-тьфу-тьфу. Но книги и кроссворды на стол пока не выкладывали, это на вечер. Так, болтали о разном, коротая дежурство, безобидно.
– Я что ни загадывал на Новый год, ничего не сбылось, – бормотал Костик своим тихим, едва различимым в гуле котла и вентиляторов, голосом. – Не верю я в это.
– Ну и зря! – возражала Римма. – Вот у моей Дашки в прошлом году все мечты сбылись.
– Какие? – поднял на нее Костик недоверчивые глазки, на минуту оторвавшись от драгоценного смартфона.
– Смотри, – целила в него линзы очков Римма. – Она загадывала новый холодильник, пылесос и микроволновку, так? И все получила!
– Да-а? – уважительно протянул Костик. – Круто.
Костик, или Константин Панченко, оператор котельной КЖБИ (комбината железобетонных изделий), уважал чужой достаток. Он был из деревни, мать умерла два года назад, отца не помнил, никакой помощи ни от кого не ждал. Снимал с младшим братом и девушкой-невестой в городе квартиру, тянулся к лучшей жизни. Собственная квартира была для него мечтой недостижимой, как вечная жизнь, скажем. Хотя предметы, квартирную жизнь украшающие, он потихоньку приобретал, без устали роясь в Интернете и зная об этом все, что только можно было знать в его возрасте.
Сам он в двадцать один неполный год был ростом и сложением как подросток – сильно недокормленный подросток. От слабосильности говорил едва слышной скороговорочкой, как бы сам себе и боясь, что каждую минуту перебьют. Но использовать свою слабосильность умел – жизнь научила.
– Холодильник вообще со скидкой сорок процентов брали! – вспоминала сладострастно Римма. – Представь, как повезло!
– Да-а, – покивал Костик. – А какая фирма?
– Самсунг!
– Круто.
Костик снова уронил костистый нос в телефон – он всегда так сидел, елозя пальцами по экрану. Пытался освоить схему волшебной финансовой игры, которая сулила исполнение всех его желаний сразу.
– И пылесос «Самсунг», – победно добавила Римма. – Только микроволновка эта… как ее… «Элджи».
– Я слышал, что они даже лучше, – на секунду вскинул голову Костик.
– Может, и лучше, – благодарно взглянула на него Римма.
Она перевела взгляд на Валеру и облизнула губы.
Это была привычка, которую она за собой не замечала. Но регулярно и без причины ее язык неожиданно выскакивал изо рта и мощным движением облизывал довольно-таки пухлые губы. Сначала нижнюю, а потом верхнюю, словно проверяя, на месте ли они и готовы ли к бою. После чего, показав малиновый испод, нырял обратно. Зрелище для посторонних было захватывающее и всегда неожиданное, но посторонние Римму не интересовали.
По-настоящему ее интересовал только Валера, хотя никто этого не заметил бы – поначалу, конечно.
Валера был ее любовником. Он был черноволос, грубо щетинист и огромен, как древний воин Пересвет. При этом угрюм и не слишком разговорчив.
Сегодня он мучился с перепоя и вообще молчал, не говоря ни слова. Только буркнет «да» или «нет», и то в лучшем случае. А так покосится налитым кровью глазом и качнет головой – понял, мол. Хотя слушал разговоры внимательно – это его отвлекало от мук организма, мстящего за избыток вчерашнего счастья.
– Соли надо надолбить сегодня, – напомнила ему Римма. – Там только два ведра осталось.
Валера даже не посмотрел на нее. Он смотрел на датчики приборов – отмечал текущие показания.
В каком бы состоянии не находилось тело, мозг работу выполнял исправно – за это Валеру ценили и щадили. Из прожитых сорока лет двадцать он просидел в этой котельной, и был ее частью, как насосы, котлы и трубы, где он знал не то что каждый механизм – каждую гайку. И они его знали, и обычно не подводили.
Римма, осторожная, как все умные женщины, помимо всего прочего, чрезвычайно это в нем ценила. Она была лаборанткой и отвечала лишь за очистку воды, поступающую в котлы. За исправность же всего опасного, ревущего огнем и паром хозяйства, отвечал Валера. Но все знали, что здесь он – самый надежный.
В эту надежность Римма вцепилась когда-то мертвой хваткой и выдерживала любые бури и скандалы, лишь бы выходить с ним в одну смену. И выходила уже почти двенадцать лет, и все тут было у нее хорошо: и работа, и прочее, и не случалось большой беды до сегодняшнего дня.
Но кто мог знать?
Римма не повторила свои слова про соль. Она знала, что Валера ее услышал – он слышал все, что она говорила. И за остальное не волновалась. Она понимала его лучше, чем он сам.
Как она думала. Но как же она ошибалась!
Впрочем, это выяснилось потом. А пока…
А пока Римма закурила, глядя в окно, где на белом от холода небе, словно пуговица на больничной подушке, блестел пластмассовый кружок солнца.
