29 Мая.
Вчера вечером приехал в Петербург. На день раньше, чем планировал. Никого не стал извещать, хотел приватно решить свои лечебные дела, а заодно спокойно посмотреть на здешнюю публику.
По первому впечатлению Питер все тот же: вода и гранит, дома и проспекты, звон трамваев и крики газетчиков. Но люди стали выглядеть как-то иначе. Я не сразу понял, в чем дело, только в трамвае обратил внимание, как все усреднились. Мундиры носят только военные и милиция. Чиновники, студенты, гимназисты и все прочие ходят в пиджаках и косоворотках. Дамы больше не украшают себя перьями и вуалями, совсем не видно драгоценностей и мехов. Меньше ездят на извозчиках, но ловко толкаются в трамваях.
Посмотрел бы на это Каляев, вот бы порадовался. Прежняя роскошь напоказ его особенно бесила.
Но некоторые блузки на редкость воздушные, даже в Париже такого не видел.
Проходил до обеда, устал и замерз. Ветер с Невы беспощадный. Обедал для пробы в общественной столовой. Забавно придумано: платишь в кассе за целый обед, получаешь талончик и отдаешь подавальщице. Приносят сразу все на одном подносе, на нем же полагается оставлять грязную посуду. Курить нельзя и водки нет. То есть, действительно нет, по лицам видно. Взял горячего чаю. Ближе к вечеру схожу на Лиговку, там, говорят, веселее.
Вывод такой, что я, оказывается, вовсе позабыл Россию. Хотя и приезжаю из своего Вильно по крайней мере раз в три месяца. Но поездки мои согласованы по часам и хорошо, если с друзьями удается спокойно поговорить. Когда я вообще последний раз ходил по Невскому? Именно ходил, а не мчался в авто или кузове грузовика? Уже и не вспомнить.
В гостинице «Дрезден» паровое отопление и стены обшиты лакированной фанэрой. Номер совсем маленький, зато он угловой на третьем этаже и я могу видеть сразу две улицы.
30 мая.
Утром набрался духу дойти до профессора П-го. Он долго щупал мой бок, трогал шрамы, смотрел анализы и снимки – выполнил весь медицинский ритуал. Долго говорил о достижениях современной медицины, советовал ехать в Берн. Узнав, что я только что оттуда, начал нести ободряющую невнятицу. Но я был настойчив и выяснил:
а) оснований опасаться за свою жизнь у меня нет ни малейших, современная медицина это лечит,
б) есть время до осени, потом надо решать с операцией,
в) после операции я стану почти инвалидом, живущим от одного приема морфия до другого,
г) в таком виде я смогу существовать еще долго.
Вот так. В моем теле завелась зверушка, маленькая серая крыса, которая роет себе норку и так питается. Когда же она вырастет, меня нынешнего – сильного, твердого, имеющего свою цель – не станет. Независимо от того, буду я оперироваться или нет.
Пока сидел в приемной наслушался сплетен и слухов. Узнал, сколько стоит сделать вид на жительство, цены на разные виды спирта, чем разбавляют молоко в потребкооперации, почему Петросовет не хочет закупать новые трамваи в Германии и многие другие ценнейшие сведения.
* * * *
Вечером никуда не пошел. Погода испортилась окончательно, навалилась хандра, и я решил просто посмотреть в окно, благо вид из него превосходный. Посчитал количество пронесшихся мимо авто, просмотрел несколько пикантных мизансцен с участием скромно одетых дамочек и развязных молодых людей, вычислил в толпе сутенеров и торговцев кокаином. Вальяжно проследовали внутрь два господина в длинных американских плащах. Если эти не из полиции, то я учитель танцев. В удачное местечко я попал!
Даже задумал было написать пьесу из уличной жизни, чтобы состояла вот из таких понятных сцен, но споткнулся на технических деталях. Как можно сделать сцену так, чтобы она для всего зала представлялась как бы из окна? Даже Мейерхольд не справится.
И тут пришел Андрей Петрович. Я думал, что это коридорный и открыл без спросу. Узнал без труда, хотя он сильно пополнел, урезал бородку, и ничего уже в нем не осталось от затравленного политкаторжанина.
– Здравствуйте, Жорж.
– Здравствуйте Андрей Петрович. А вы совсем не изменились.
Он, кажется, смешался от такого начала и забыл заготовленную речь. Поэтому мы говорили просто, как старые товарищи, как будто не прошло этих лет после убийства генерал-губернатора, войны, революции и диктатуры. Беседовать в комнате, где всего один стул и дождь стучит в окно, было решительно невозможно и мы спустились в ресторан, где в одном углу стояла пальма, а в другом какая-то девица, похожая на курсистку, наигрывала вальсы.
– Жорж, – сказал он – Комитет уполномочил меня выяснить ваши намерения.
– У меня нет никаких намерений, я прибыл по своим делам, как делал это уже много раз.
– Но раньше, вы приезжали официально и под своим именем! А в этот раз вы никого не известили!
– Я и сейчас под своим. Можете даже проверить документы. Просто приехал раньше, чем договорились с Юрием, так получилось. – Мне было лень оправдываться перед человеком, которому я уже давно ничем не обязан и который участвовал в моем последнем аресте. Но тогда зачем было идти в ресторан?
– Это меняет дело… – Осторожно сказал он и пригубил мадеры, которую я специально для него заказал. – Но все это так неожиданно, Жорж.
И он начал многословно извинятся и объясняться, говорить, что лично он мне всегда верил и верит, но вот товарищи… Я должен их понять, моя репутация не позволяет игнорировать возможность… Документы проверять, конечно, глупо и даже подло, но все-таки… Если бы это было месяц назад, или в августе, но сейчас…
Он допил мадеру, раскраснелся и вдруг осторожно глянул мне за плечо. Не глянул даже, а так, вильнул глазами без всякой необходимости. Я покосился в зеркало и сразу заметил двух молодых людей за угловым столом. Я уже видел их в окне час назад, но принял за подгулявших налетчиков. Не может быть!
А собственно говоря, почему же – не может? Он с охраной, это ясно. Вот и погулял один по городу. Кто-то заметил, узнал и сообщил. У них не было уверенности, поэтому взяли старика для опознания. Наверное, пока он отвлекает меня разговорами, кто-то уже обыскивает мою комнату. Они что, надеются найти у меня под столом полпуда самодельного динамита? И чтобы поскорей закончить этот фарс я сказал:
– Какие могут быть гарантии, кроме моего слова. Если хотите, обыщите меня, я даже оружия с собой не ношу. Я отошел от всего еще шесть лет назад.
Тут он опять смешался, начал мямлить, что это необязательно, какие могут быть обыски, моего слова достаточно, моя репутация…
Я терпеливо ждал, пока он выговорится. Никогда не может прямо перейти к делу. Андрей Петрович правильно понял меня и начал закругляться.
