В темной прихожей квартирки на пятом этаже в доме за трамвайным кольцом две девчонки, одна постарше, другая помладше, делились секретами. Младшая, Клеопатра, которую люди звали исключительно Клепой, стояла у зеркала и собиралась в волшебное место под названием «драма». Старшая – это я – сидела на полу с головой на коленях.
– С кем он на тебя спорил?
– Со своей девушкой.
Это она о Сашке. Сашка не тот, о ком я хочу рассказать, но без него не было бы того кошмара, в который я провалилась на ближайшие пару лет. Без него и без тысячи мелких случайностей, совпадений и закономерностей, которые называют судьбой.
– Вот и верь теперь людям, – подытожила Клепа.
Клепе тринадцать. Очень скоро, несмотря на мои уговоры, она сойдется с тем, кто меня предал. Ей свойственно влюбляться в каждого встречного – таков ее способ общения с миром.
– Ты снова на «драму»? – спросила я, стараясь, чтобы голос звучал равнодушно.
«Драма» – не просто областной драматический театр с толстыми колоннами и советским гербом на треугольном фронтоне; так мог выглядеть любой театр в любом провинциальном городе. «Драма» – место особенное: магнит мрака, обитель юности. На каменных ступенях театра, словно стая черного воронья, коротали часы неформалы в шипах и коже: девицы с обритыми головами, парни с роскошными волосами, с черепами и рок-легендами на груди. Вечно пьяные и беспредельно свободные. Молодые боги миллениума: красивые, как бахусы и вакханки, – не толстые и козлоногие, как у Рубенса, а которые у Бугро.
«Драма» – закрытый клуб: не каждому туда вход доступен.
Когда акселератка Клепа попала в свой мрачный рай, от скромной девочки не осталось и следа: теперь она красила волосы и ногти в черный, густо подводила узкие глазки жирным дешевым карандашом. Она была безнадежно и решительно некрасива, и лишь губы ее, огромные и пухлые, как упругая взбитая перина, хотелось если не съесть, то укусить или хотя бы к ним прикоснуться – не губы, а пропуск в рай.
Я смотрела на ее отражение в зеркале, на то, как она красит ресницы, на ее вытянувшееся лицо, рот, сложенный в букву «о», и не понимала, что же в ней, кроме великолепных губ, привлекает стольких людей.
Помню, как я учила ее читать по слогам, заражала любовью к книгам, делала с ней уроки, чтобы вытянуть на четверки, пока ее разочарованная в жизни мать курила на кухне и поглощала в одиночестве черный кофе. Иногда мне казалось, что я и есть ее мама, такой близкой она мне стала, а теперь Клепа там, среди богов, а мне остается лишь смириться с ее уходом.
– Сашка тоже бывает на «драме». Можно тебя попросить не общаться с ним?
– Сдался мне твой Сашка.
Твой. Обидно, но справедливо.
– Просто я знаю, что он будет говорить обо мне и чем это всё закончится, у вас с ним…
Клепа вздохнула и повернулась ко мне.
– Не буду, обещаю. Ладно, не куксись. Смотри на это с положительной стороны: теперь тебе не придется врать.
Она права. Пока я не побывала в настоящих отношениях, пусть и не слишком счастливых, знакомым приходилось выдумывать невероятные похождения на любовном фронте. Не то чтобы мне хотелось похвастаться – скорее не быть белой вороной. Неловко хранить невинность почти в шестнадцать, когда и за меньшее могли засмеять.
И всё же мне не хотелось дарить себя первому встречному – я ждала настоящей любви.
Клепа вручила мне утюжок: выпрямить волосы, порченные дешевой краской и жаром плойки. Ладонь заскользила по гладким, с синим отливом волосам, проверяя, не остался ли где колтун. Так быстро растут. Я удержалась от порыва прижать нос к бледному пробору и вдохнуть запах ее шампуня. Мне хотелось сказать: не уходи, не оставляй меня. Я упустила развилку, когда наши с Клепой пути разошлись, не понимала ни ее музыки, ни желания часами сидеть на грязных ступенях с ее тупыми дружками, ни, тем более, ночных походов на кладбище, куда смотрели окна моей квартиры. Мы теряли друг друга, как терялось наше общее детство.
И тут меня осенило:
– Покрась мне волосы.
Клепа сразу же расцвела и повременила с уходом. Ее мечты были не слишком затейливы: ножницы, зеркала и она, Клепа, в фартуке порхающая над чужой шевелюрой. Из всех картонных коробок и бутыльков с краской я выбрала темно-шоколадный оттенок, который смоется за неделю. К переменам радикальным я еще не была готова.
– Необычно. Мне нравится.
Клепа отвела меня к зеркалу и отошла, чтобы полюбоваться работой. Меня не узнать: темный цвет прибавил лицу возраста, а коже бледности. Очертились круги под глазами, под скулами легли тени, и вид стал довольно болезненный, как у тех романтичных натур декаданса, что в исступлении режут вены и читают стихи о смерти. Клепа уже имела несколько шрамов на белых запястьях – такова была дикая и разрушительная мода «драмы».
Мы сразу решили явить миру мой новый образ, но на «драму» Клепа не решилась меня позвать. Мы шатались по мрачным улицам, еле освещаемым тусклыми фонарями; снег шел и таял, оставляя лужи и чавкающую землю в прорехах асфальта. Я проглотила обиду, но понимала: мне не место на ступенях театра у круглой чаши фонтана, в который новые боги летом выливали шампунь и резвились в пене, словно оттуда же и рождались. Должно быть, они сами не сознавали, как счастливы были.
За нами увязалось два парня, постояли с нами в чужом подъезде, поговорили о пустяках: кто мы, откуда, где учимся. Скука. А ведь когда-то в таких же подъездах происходили удивительные события: мы с Клепой летали через ступени, усыновляли беспризорные книги, спасали котят от морозов. Даже поездка в лифте казалась удивительным приключением. Мы покоряли пространство: хватаешься за перила и перебрасываешь лёгкое тело через лестничный пролет, почти не касаясь пола. А за узким окном над почтовыми ящиками – сибирская зима, и снежинки отчётливо белые в пронзительно синих сумерках.
Смешно было наблюдать, как похотливое нетерпение на простоватых лицах наших собеседников сменялось досадой. Они угостили нас дрянным пивом, и когда в голове моей зашумело, один из них оказался так близко, что меня затошнило от запаха его рта. Рука его подпирала стену возле моей головы, вторая скользнула на талию.
– За угощение надо платить, – послышалось в ухе шепот.
– Пошли отсюда, – бросила Клепа, быстро смекнув, к чему всё идет, и направилась к выходу. – Отпусти или я закричу!
Чужак ухватил ее за руку, а я стала немым манекеном, хлопавшим глазами, не в силах ни ответить, ни пошевелиться.
Клепа всё-таки выполнила угрозу и заверещала так, что дрогнули стекла в окне над рядом почтовых ящиков. Где-то хлопнула дверь, послышались шаги по лестнице. В детстве на Клепу уже нападали в подъезде, так что она бывалая. Нас отпустили, и, оставшись одни, мы ужасом смотрели друг на друга и дышали так часто, будто только что пробежали стометровку за девять секунд. Мимо нас, даже не взглянув, прошагал мужчина с пакетом мусора. Мы разом сникли и под нелепыми предлогами разбрелись по домам.
