Ночь в горах была тяжёлой, как свинцовая плита, нависшая над самой бездной. Небо, словно обиженное божество, укрылось густым чёрным пологом туч, не давая ни одной звезде осмелиться осветить землю. Воздух был густым, словно напоённым зловещим ожиданием, а вокруг царила тишина, нарушаемая только редкими, едва слышными порывами ветра, что пробегали по склонам. Но эта тишина была обманчива. Она напоминала предвестие беды, что вот-вот обрушится, заставив содрогнуться всё живое.
На вершине одинокого холма стоял замок. Он выглядел, как оживший из древних кошмаров монолит. Его стены, темные и холодные, будто окаменевшие от вечности, пронзали ночной мрак, возвышаясь, как безмолвные свидетели веков. Казалось, что каждый камень этого замка помнил о былых временах, когда свет ещё имел власть над этими землями. Но сейчас от былой славы осталась лишь тьма – густая, как смола, и столь же удушающая. Замок был мертв, как и всё вокруг, но в ту ночь он внезапно ожил.
В покоях, где смерть, казалось, была частым гостем, а жизнь – лишь случайным и нежеланным путником, раздавались крики. Леди Эльвира, истощённая, измождённая и бледная, лежала на широкой постели с балдахином, который колыхался, словно обрамляя сцену для трагедии. Её лицо было бледным, как мрамор, а глаза – безжизненными, как сама ночь за окном. Повитуха, согнувшаяся у её ног, держала в руках окровавленную ткань, готовясь принять нового ребёнка. Её морщинистое лицо, словно вырезанное из древнего дерева, было сосредоточенным, но в уголках губ мелькала тень страха. Что-то в этой ночи внушало ей ужас, не давая дышать спокойно.
Эльвира задыхалась, её дыхание рвалось из груди короткими, прерывистыми волнами, словно сама жизнь пыталась покинуть её как можно скорее. Она знала – это её последняя ночь. Она знала, что не увидит рассвета. Но что пугало её больше всего, так это не смерть. Нет. Её терзало предчувствие, что существо, которое вот-вот появится на свет, изменит всё.
Когда младенец появился, крики матери смолкли, сменившись тягостной тишиной, которая давила на уши, как предгрозовая тишина. Повитуха подняла ребёнка на руки, но, увидев его, замерла. Глаза малыша – чёрные, как бездна, бездонные и лишённые всякого отражения света, встретились с её взглядом. Это были не глаза младенца, это были глаза чего-то гораздо древнее и страшнее.
Эльвира, собрав последние силы, дрожащими губами прошептала:
– Эндориан…
Её голос был слабым, но в нём звучал страх. Это имя прозвучало, как проклятие, как заклинание, что заставило стены замка вздрогнуть.
Повитуха содрогнулась, услышав его, и едва не уронила ребёнка. Её руки дрожали, не от усталости, а от панического ужаса. Что-то было не так. Это не был обычный ребёнок. Его крик, раздавшийся в тишине, звучал не как плач новорождённого, а как эхо из самых глубин замка, как крик самого места, которое получило нового хозяина.
Леди Эльвира испустила последний вздох, её тело обмякло, а глаза, открытые и застывшие, смотрели в потолок. Жизнь покинула её, но замок, казалось, ожил, приветствуя нового обитателя.
Повитуха, словно загипнотизированная, поспешила передать ребёнка стражам замка, которые стояли в углу, их лица были наполовину скрыты тенью. Но даже они, закалённые воины, не могли скрыть своих тревожных взглядов.
Замок принял нового наследника, и ночь накрыла его ещё более густой тьмой, словно сама природа пыталась скрыть произошедшее от глаз всего мира.
Так началась жизнь Эндориана – сына лорда Бальтазара Вальмира, чья слава и страх перед его именем пересекали границы Даркарии. Бальтазар был человеком, который ценил только силу и жестокость. Его власть держалась на кровавых сражениях и подавлении любых признаков слабости. В его глазах мир был ареной, где побеждают только те, кто готов идти по головам и проливать кровь. И в своём сыне он видел продолжение этой философии – не просто наследника, но и оружие, инструмент для своей амбициозной мечты о бесконечном господстве.
Эндориан рос в холодных залах замка Дракенхольм – крепости, где само время, казалось, застыло в тени её мрачных стен. Зимой ледяные ветра свистели в трещинах каменных стен, а летом залы наполнялись холодным сыростью подземелий. Замок был местом, где эхо шагов звучало, как удары колокола, предупреждая о приближении кого-то могущественного или опасного.
Каждое утро начиналось с ударов меча и криков. Лорд Бальтазар не давал своему сыну времени на детские игры или смех. Его детство было отнято у него ещё до того, как он мог понять, что это такое. Эндориан учился обращаться с оружием раньше, чем научился читать. Вместо сказок на ночь он слушал рассказы о битвах и предательствах, о том, как сила может сокрушить любое сопротивление.
Тренировки, которые устраивал для него Бальтазар, были пытками. Наёмники, обучающие его, не щадили ребёнка. Они били его до тех пор, пока он не начинал двигаться быстрее, не выдерживал удары дольше. Ему бросали вызов на каждом шагу, заставляя сражаться с противниками, которые превосходили его ростом, силой и опытом. Если он проигрывал, его наказывали. Если побеждал – его ждало ещё более сложное испытание.
Время от времени в замок привозили зверей – огромных медведей с дальнего севера, львов из пустынь юга или даже тварей, о которых ходили легенды. Бальтазар заставлял своего сына сражаться с ними, не давая ему ни единого шанса на отступление. Каждая рана, каждый шрам на теле Эндориана были для лорда Бальтазара доказательством того, что его методики работают.
– Слабость – это смерть, – твердил Бальтазар, стоя над сыном, который, израненный и обессиленный, едва мог подняться на ноги. – Если ты хочешь выжить, ты должен стать жестоким. Люди будут уважать только тех, кого они боятся.
Эндориан молча выслушивал эти слова, сжимая кулаки, его тело дрожало не от страха, а от боли. Он не знал, что такое ласка или сочувствие. Материнская нежность ушла вместе с леди Эльвирой, а его отец заменил любовь суровой дисциплиной. Слезы были ему чужды, как и сама идея слабости.
Среди мрачных стен замка Дракенхольм мальчик рос, постепенно превращаясь в юношу, чьё сердце становилось столь же холодным, как зимние ветра, гуляющие по коридорам его дома. В его жизни не было друзей, лишь враги, которых он либо сокрушал, либо превращал в покорных подчинённых. Бальтазар гордился сыном, но не видел в нём ребёнка, а лишь то, что он сам хотел видеть: будущее воплощение своей силы.
Каждый день Эндориана был пропитан болью, кровью и тьмой. Но глубоко внутри него, скрытое от всех, теплело нечто, чему пока не было названия.
Однако, несмотря на суровость своей жизни, в душе Эндориана начали прорастать сомнения. Каждая битва, каждый разящий удар его меча оставляли невидимые шрамы не только на его теле, но и на его сознании. Иногда, поднимая клинок над очередным врагом, он замечал, как его рука едва ощутимо дрожала. Глаза тех, кого он убивал, словно запечатлевались в его памяти, преследуя его в снах и даже наяву. Их отчаяние, страх, мольбы обернулись призраками, которые стали частью его ежедневного существования.
