«Поэт в России – больше, чем поэт», – как сказал Евтушенко. Со времен Пушкина повелось, что поэт в России это «пророк». Однако, очевидно, что не все так называемые поэты являются пророками, иные из них являются просто рифмоплетами на злобу дня, иные воспевают светлое, доброе, разумное, вечное, и лишь не многие смогли выйти на уровень созерцания идей (логосов), то есть поистине стали пророками.
Александра Башлачева по праву можно причислить к таким пророкам. Его жизненный путь был краток. Он пришел из города Череповец, что рядом с Вологдой, то есть фактически из ниоткуда, три года подобно Христу проповедовал своими песнями, и ушел в никуда, раскинув руки и вылетев из окна.
Не все коллеги по цеху смогли оценить его масштаб. Так, Евтушенко в своей антологии «Десять веков русской поэзии» писал:
размашистый темперамент Башлачева, заряженный протестной ширью, не выдержал искусственно маргинального существования. Вместо «квартирников», записей на дому ему нужен был постоянный выход на большие площадки, на радио и телевидение.
Евтушенко увидел в нем только «протестную ширь». Однако это взгляд в целом постороннего человека, более близкие люди думали иначе. А. Троицкий, открывший Башлачева широкой публике, в своей статье «Один из нас» пишет о его последних годах:
В это время Башлачев увлекся магией русских слов: он искал их корни, созвучия и через них – истинный, потаенный смысл речи. Все его последние песни – удивительная игра слов, но не формальная, а совершенно одухотворенная.
Троицкий также вспоминает как водил Башлачева к Вознесенскому:
Вознесенский дал такую кисло-сладкую оценку. Он сказал, что да, очень талантливый парень, есть потрясающие метафоры, очень интересные тексты, но при этом Вознесенский сказал: «Он не совсем в моем вкусе. Слишком много в нем всего такого русского-народного, фольклорного, мне это не очень близко. Гребенщиков – тот парень, которого ты ко мне раньше приводил, – мне все-таки ближе»
Критик Курицын писал, что вместо того, чтобы снискать славу занимаясь концептуальным стебом, Башлачев предпочел «не просто традицию, а самую страшную и больную – русскую».1 Исследователь Башлачева С. Свиридов выделяет три этапа в его творчестве, которые заключаются во-первых, в чувстве небытийности сущего, затем в переживании реальности людской жизни и смерти, и, наконец, в прорыве в высшее бытие2:
Итак, эволюция Башлачева – это путь от рационального предмета и к иррациональному (абсолютному) предмету и слову. В семиотическом аспекте – от конвенционального знака, аллегории и метафоры, к символу и мифу. … В духовном плане Башлачев сочетает стремление к обновленной, дионисийской вере с христианской этикой жертвы.
Еще точнее эти три этапа эволюции Башлачева характеризует Гавриков3:
– «Я» находится в профанном мифе. «Я» разрушает профанный квазимиф.
– «Я» выходит на уровень личностного мифа. Я создает личностный миф (начало этого процесса видим в башлачевском двоемирии).
– «Я» обнаруживает в личностном мифе новый всеобщий сакральный миф (абсолютную истину).
На самом деле эти три этапа творчества Башлачева соответствуют трем этапам инициатического пути, который приводит к познанию Божественного Принципа. Инициация это посвящение, то есть переход за грань из старого в новое качество. Посвящение в древности заключалось в отрыве от материального мира и переход через символическую смерть в мир духовный, переход от тьмы к свету.
Согласно христианской традиции духовная, инициатическая практика делится на три ступени. Дионисий Ареопагит описывает их как очищение (от страстей), просвещение (стяжание добродетелей) и совершенство (боговедение, обожение, теозис). В алхимии эти три ступени закодированы как работа в черном (нигредо), работа в белом (альбедо) и работа в красном (рубедо), а сам путь назван Великим Деланием.
Работа в черном это работа со свинцом, с кусками руды, разложение старой материи. В духовном смысле она сводится к духовной брани и очищении от страстей. Чтобы прорасти, стать новым растением (неофитом), зерно должно умереть. В это время происходит исчерпание низших возможностей, которое символизируется как спуск в ад. Дантэ так его и описывает в Божественной Комедии, Башлачев поет о «семи кругах беспокойного лада». У Башлачева этот этап выражается в сатирических песнях его раннего творчества 1983—1984 гг («Палата номер 6», «Слет симпозиум», «Подвиг разведчика»). Сатира, через высмеивание негатива и порока, приводит к отрешению, абстракции от него, в чем и заключался смысл «смеховой культуры». Сам Башлачев называл этот этап «бардовым», а следующий «рок-н-рольным».
После очищения свинец превращается в серебро – это работа в белом. Это этап природного созерцания и Любви. Зерно начинает прорастать под влиянием Солнца. Этот этап соответствует поэтической зрелости Башлачева 1984—1985 гг. Это сильные, взрывающие чужую броню, энергетически насыщенные песни – «Время Колокольчиков», «Некому Березу заломати», «Лихо», «От винта», «Ванюша».
Третий этап заключается в обретении Философского камня, который позволяет конвертировать метал в золото. Это рубедо или работа в красном. Это этап сверхъестественного созерцания и достижения Божественного принципа, того, что он назвал Имя Имен. Это работа с логосами, корнями слов, «магия языка» в таких песнях как «Вечный Пост», «Посошок», «Имя Имен».
Здесь нужно сразу отметить, что Великое Делание это активная работа духа, «Царство Небесное силою берется» (Мф 11:12). В связи с этим использование наркотиков является попыткой войти в духовный мир с черного входа людьми, которые обычно не обладают необходимой квалификацией, что приводит к различным отклонениям. Некоторые полагают, что именно наркотики (грибы) привели Башлачева к самоубийству, однако это все же маловероятно. Его жена, Анастасия Рахлина, поставила точку в своем интервью:
Саша не употреблял наркотики. Точка. Напротив, у него была стройная теория о наркотиках, как о неком лифте, на котором, конечно, можно куда-то подняться в своих, скажем так, интеллектуальных исканиях, но, во-первых, все равно назад приедешь, а во-вторых, душа должна работать сама. Потому что даром, как уже говорилось, ничего не дается.
Все же наркотики он хоть и не употреблял, но определенно пробовал, и определенные видения и метафоры используемые им в стихах, можно отнести на их счет.
