Пришло время рассказать, как всё было на самом деле. Решила просто поменять имена. Но все совпадения не случайны. И правдивы. Это тот случай, когда сказка – не ложь, когда сказка – не намёк. Когда сказка – быль. Если что-то прозвучит неверно, то это благодаря эмоциональному окрасу и ярчайшей солнечной дрёме. А также запёкшейся крови в области сердца. Этот ледяной комок не исчезает, не уменьшается. Он становится частью моего тела.
1.
Я бегу вниз с горы. Родители остались наверху, они мне машут руками отчаянно и радостно. Наверно, это игра потому, что внизу река, мне надо добежать, остановится там, где скользкий валун, за ним спрятан подарок. Я бегу и бегу себе. Вдруг сзади или откуда-то сбоку лавиной струится поток снега, он догоняет меня, опережает, скользит к валуну, выхватывает мой подарок. Снега так много скатилось с горы, что сначала он наслаивается на протоптанную дорожку, я не могу вырваться, чтобы догнать исчезающий блестящий, новогодний подарок. Затем вязну по пояс. И оставшаяся лавина накрывает меня с головой. Рукой пошевелить, чтобы отряхнуть плотный слой снега с лица, у меня не получилось. Рот не открывался. Я не могла даже крикнуть. Воздух закончился. Я перестала дышать.
– Снегурочка, Снегурочка! – кричали дети.
– Скорее, скорее! – плакала мама. – Копай вот здесь, Геночка, Генаша, любимый муж мой.
– Ноннушка, помогай!
– Здесь слишком большая глыба, не успеем…надо милицию вызвать…
Генаша – это мой отец. Ноннушка – моя мама. А ещё у меня есть старшая сестра Альбина. Но её впоследствии бросил муж, она примкнула к Кришнаитам и уехала в Индию.
Я стал частью снежной горы. Снега было по колено, по пояс. Снег накрыл мою голову. Он вошёл во все мои поры, в веснушки, в родинки, в волоски, во всю мою жизнь, в мою пищу, питьё. Он стал мне вместо кровати, вместо любимых книг, вместо кота, вместо игрушек.
– Ну, копай же, копай…
Приехала милиция. Точнее два молоденьких сержанта, но у них не было лопат, они рыли снег руками. Затем подоспел какой-то седой мужчина, у него была деревянная лопата, но снег спёкся на солнце и не поддавался.
Говорят, что погребенного под снегом надо достать в первые четыре минуты. Иначе бесполезно. Потому что я стала тряпичной куклой, у меня не двигались ни ноги, ни руки, не держалась голова, на слабом позвоночнике болтался тряпичный ребёнок. Мне было тогда три с половиной года.
Может быть, меня не достали тогда из-под снега, и всё, что я говорю теперь лишь сон? Дивная длинная сказка?
Во-первых, я не знаю, сколько мне лет. В паспорте написана одна дата, а в справке о рождении иная. Говорят, у меня ещё были сестра и брат. Но они не родились. Мама прервала беременность. Вся эта книга на самом деле лишь то, как извлекали меня из-под завала. И ещё о том, как я несколько раз оказывалась под такими же завалами. Житейскими сугробами. Ливнями. Знобящими эпизодами.
2.
ЗАВАЛЕННАЯ, УКУШЕННАЯ И ЗАИКАЮЩАЯСЯ
Когда мне было пять лет, меня клюнул в колено петух. Нет, не простой белый, горластый, требующий радостного восклицания – ну, и голос! Это был рыже-коричневый с красной бородкой, жирный, как поросёнок, с розовыми лапами и чёрным хвостом – Петруха. Пишу, и сердце замирает, чуть ли не останавливается: это был царь-петух, королевич, Симаргл! Языческий, павлиний, гордый. Коленка у меня щуплая, пупырчатая. Она совсем не годится для укуса, проклёвывания, для нападения. Даже тощий кот Кеша ни разу не царапнул эту жидкую острую косточку мою. Кому она вообще сдалась? Ни вида, ни намёка на радость. Колени у меня всегда были в болячках, в царапинах, в синяках. Прыгалка, отчаянная драчунья, худая, костистая, вечно дерущаяся с мальчишками во дворе, отстаивающая свои права, прыгающая по крышам сараев, лазающая по деревьям. Особенно меня привлекали берёзы. Точнее их детёныши. Вот залезешь на такую, упираясь разодранными коленями в сучки веток, схватишься за верхние ветки, аж дух захватывает! Берёза гибко склонятся, ствол её сгибается, и ты опускаешься вниз на землю. Юбочка парит, как парашют. Летим! Затем снова взбираешься и опять – хоп – вниз. И так по десять, а то и по пятнадцать раз. Крайнюю берёзку звали Тиса. За ней, кривоватую, Верка. Играть с берёзами я любила. Они мне как подружки были. А ещё со звездами я играла, которые в лужице отражались. Я их всех по именам знала. И у меня была такая красная книга, куда я вписывала их.
Это и есть Красная книга моей правды.
Петух выскочил сам на улицу, по который мы шли. Нас было трое старшая сестра Алька-Альбина, я – меня Алька дразнила Потей и, кажется, Ольга, соседка с третьего этажа. Жили мы в Красноуральске на улице Чапаева. Дом 35. Квартира 14.
Было не больно. Но обидно. И я ревела так громко, что выбежали соседи, стали совать мне конфеты в руки, леденцы какие-то, петушки опять-таки. Я как увидела одного петушка на палочке – рыжего, толстого, ещё больше завопила. Но лакомство взяла и сунула в карман платья.
С тех пор я стала заикаться.
Поэтому, когда читаю со сцены отрывки из своих книг, то выпеваю их, иначе язык заплетается, звуки склеиваются и получается вместо: «Невозможно родной, незабываемый мой,
о хотя бы коснуться рукой, о хотя бы погладить ключицу!
Так волнующий, обжигающий до спазм в гортани, до войн,
до бомбёжки, где окна навылет. О, где б схорониться!»
но вместо гладкого диалога люди слышат: «Н-н-невозм-м-м-можно…р-р-родн-н-ной»
Вообще, этот эпилог на самом деле ничем не заканчивается. Никакими такими любовными воздыханиями.
Я уже рассказывала, как в грязной луже выловила книгу. Случайно. Вот совсем недавно, как раз снег начал таять. Увидела в Ржавке кучу плавающих, кем-то выброшенных книг, и стала вылавливать. Кое-какие книги удалось спасти, принести домой и высушить на батарее. И даже прочесть. Страницы склеились, осклизли, разорвались. Но на клочках я прочла такое, что даже дух захватило. Словно я попять под сугробом и слышу:
– Снегурочка, Снегурочка! – кричат дети.
– Скорее, скорее! – плачет мама. – Копай вот здесь, Геночка, Генаша, любимый муж мой.
– Ноннушка, помогай!
– Здесь слишком большая глыба, не успеем…надо милицию вызвать…
Действительно, милицию!
Вот бы вызвать! Подь сюда, да найди обидчицу! Чегой-то она пишет, глянь. Дура!
Лист был желтоватый, гнилой:
…камень берёзовый. Их, эти камни, называют березняк. Она Этасвета, берёзки любит, так вот, березняк с крупинками золота, с вкраплениями жёлтыми, смородиново синими, откуда он у неё в сумочке – она не помнит. Видимо, какой-то поклонник подарил. За её красоту чёртову. Она ж красивая! Хоть салон «Крыса-ты» открывай! И её фото на баннер выставляй. Лучше бы вправду в салоне работала, чем в искусство лезть – лапотница! Официантка! Кухарка! Видимо, руки чесались, вот она карандаш и взяла с бумагой. И давай чесать ладони свои о рифмы, о строчки, о буквы! До волдырей! Заика чёртова! Наверно, прославиться хотела! Да слава у неё не та! С дымком! С дыркой! Что её вирши? Что? Не сравнить с моими. Я. Я. Я одна должна быть. И имя моё Ольга. Точнее, Милена. А ещё точнее бла-бла. Ой, что это? Я тоже начала заикаться, как Этасвета. Итак, про любовь. Что это такое, ей ли знать? Эти ласки мужские… когда он пальцами по коже гладит. По чулочкам. По коленям. Затем выше и выше его ладонь, до трусов тянется, затем пальцем в трусы, отгибая кружева… А что у Этосветы? Кувырк-кувырк, мужик швырк. Ей главное кто? Дети! ненормальная! Я вот своего сына спихнула в Мексику к одной богатой старухе. Точнее даме. А ему-то всего восемнадцать лет. Ну, и пусть, учится. Сначала со старухой, затем молодую найдёт. Жигало-сынок мой. Дима! Ага, камень берёзовый…кто ей его подарил? Сейчас подумаю! Вот-вот, нашла, нащупала. У неё, есть вирши вот такие:
