Костя его узнал сразу и понял, что Ред Бараско тоже его узнал, только не подал вид, а пошел, как зевака, по Большой Бронной, по левой ее стороне, мимо «Макдональдса» с большой желтой буквой «М» на торце здания, мимо чугунных лавочек, мимо фонтанов и голых деревьев, где, казалось, вечно будут толпиться фэны, азартно рассуждающие в пику Зоне на темы патчей, модов, скриншотов и коммуникаторов, туда, где тротуар узок и щербат после зимы, туда, где ветер вырывается со Спиридоновки, как из аэродинамической трубы, где хочется поплотнее застегнуть куртку и нырнуть в какой-нибудь переулок, из которого веет если не прошлым, то уж, конечно, началом этого века.
Возле газетного ларька на углу Сытинского переулка он задержался, взял почитать журнал «Men’s Life», и когда Костя подошел и увидел в отражении знакомые глаза, то понял, что за Бараско следят – еще до того, как сам Бараско подал тайный знак, означающий опасность.
Бараско почти не изменился: только ежик на голове прикрыл кожаной бейсболкой с логотипом «МТС» на затылке, а вечно грязный бинт поменял на красный шейный платок. В остальном Бараско остался прежним, словно они расстались не год с лишним назад, а вчера. Чуть косо поставленные плечи, как у бейсболиста, уголки опущенных губ, словно Бараско всегда был в чем-то виноват, и напряженно-обиженное выражение глаз. В общим, конспиратор из него был аховый, и он выделялся в толпе примерно так, как негр среди белокожих москвичей, не потому что был не по сезону загорелым и обветренным, как геолог, а потому, что на нем лежала вечная печать сталкера, и от этого некуда было деться, как некуда деться от привычки дышать.
Костя купил «Московскую правду» с кричащей передовицей «Кто сорвет невинность с Кремлевской Зоны?», дождался, когда Бараско отойдет метров на тридцать, и двинул по Большой Бронной, которая убегала чуть-чуть вниз, и через квартал уже казалось, что ты вовсе не в Москве, а совсем в другом городе, где нет башен новостроя, а есть такие вот узенькие тротуары, сосульки под водосточными трубами пяти- и девятиэтажек из прошлого века. Слежку он не заметил до самого последнего момента, даже когда вошел в бар «Патриарший» на углу Богославского, взял светлую «трешку», которую любил с тех пор, как начал пить пиво, и оглянулся, рассчитывая присесть к столику, за которым лицом к входу примостился Бараско.
В баре было сыро, накурено и грохотала музыка.
– Не хотите сыграть? – прокричал бармен и протянул «линейку» – по аналогии со спортивной.
Смысл игры заключался в том, в какую из Зон быстрее проникнут: в самую главную – Кремлевскую, Новосибирскую или в ту, что в Сосновом Бору. Ставка на Кремлевскую была самой низкой – сорок. Предпочтение отдавали Сосновому Бору, где якобы уже взломали код защиты. Ставка же на Новосибирскую Зону составляла одни и восемьдесят три сотых. Но, похоже, на нее мало ставили, потому что она была далеко – в Сибири, и черт знает что там происходит на самом деле. Народ нынче пошел недоверчивый и пугливый, подумал Костя.
– В следующий раз, – так же громко ответил он, – дай лучше фисташек.
– Следующего раза может и не быть… – с очень таинственным видом предупредил бармен, настойчиво протягивая «линейку».
– Ничего, я подожду… – кивнул Костя, давая понять, что не верит ни в чье бескорыстие.
Тема-то была старая, заезженная, и всем порядком надоела, а бармен втюхивал «линейку», которая никого не интересовала, каждому второму входящему.
Бараско сидел на краю стула так, словно готов был сорваться и бежать. Вот тогда-то Костя и заметил в окне слежку. Их было двое, и между ними существовала связь, потом что они хотя и шли по разным сторонам улицы, но действовали синхронно, и выправка у обоих была солдафонская, а о стрижке вообще даже не стоило говорить – старый армейский полубокс, с головой выдающий их обладателей. Видать, они бросили машину в соседнем переулке, потому что выглядели свежими, как огурчики, и грязная весенняя улица не успела наложить на них отпечаток.
Бараско, не глядя на Костю, сорвался, побежал, бросив на ходу то, что Костя прочитал из-за шума по губам:
– За мной!..
Костя поставил кружку на стойку перед удивленным барменом и поспешил вслед за Редом, но все равно потерял его из виду – так он быстро передвигался, и заметил только, как он мелькнул в дальнем конце кухни на фоне распахнутой двери. А когда выскочил в длинный задний двор, застроенный многочисленными навесами, помостами и лестницами, то увидел, что Бараско стоит посреди, откинув крышку канализационного люка, и машет рукой.
– Привет!.. – обрадовался Костя и расплылся в улыбке.
Ему хотелось так много сказать да и вообще вспомнить их трагическую «ходку» в Чернобыльскую Зону, полную ужаса и страданий. После таких «ходок» люди на всю жизнь становятся братьями, если не просто хорошими знакомыми. Ред – это единственный человек, которому Костя безоговорочно доверял и которому действительно был рад.
Но Бараско, не слушая его, нервно спросил:
– «Анцитаур» с тобой?! – и, бросив тревожный взгляд на кухонную дверь, полез за пазуху.
Костя кивнул и уже открыл было рот, чтобы напомнить о том, что «анцитаур» внутри него и что Бараско был свидетелем этого чудесного процесса, как Бараско, не слушая его, страшно закричал:
– Сигай! – и что есть силы толкнул Костю в бок.
Костя сделал короткий шаг, всеми силами стараясь не угодить в черный зев люка, получил еще один толчок в спину, с ужасом понял, что сейчас сломает ребра о железный обод, и рухнул, споткнувшись о крышку, но почему-то ничего не сломал и даже не почувствовал удара, а провалился «сквозь», чему даже не успел удивиться. Мимо промелькнули бетонные стены колодца, арматурная лестница, дно с черной, холодной водой. А еще он увидел, как в люк вслед за ним вниз головой сиганул Бараско, заслонив на мгновение белесое московское небо, и услышал крики:
– Стой, сволочь! Стой!
«Бах-х-х! Бах-х-х! Бах-х-х!..» – гремели выстрелы и визжали пули.
* * *
– … повезло, вам, батенька… – говорил врач, словно пришедший из чеховских рассказов, толстенький, маленький, с короткими пальчиками-сосисками и бородкой клинышком. – Очень повезло… еще бы каких-нибудь два миллиметра, и моменто морэ[1].
Что-то он этими пальчиками очень ловко делал. Что-то очень интересное и захватывающее, как будто ворожил. Косте так захотелось поглядеть, словно в детстве на что-то запретное, что он даже приподнялся и лицезрел целую секунду, а потом его едва не стошнило.
Толстенький, добродушный врач хладнокровно зашивал рану на плече Бараско. Кровью были залиты разорванная рубаха, свитер. Куртка валялась на полу. А еще клочки окровавленной ваты. Много ваты. Какие-то холодные медицинские инструменты с зажатыми в них тампонами – опять же окровавленные. Сгустки крови, как на бойне, и запах, ни с чем не сравнимый – сырой, тошнотворный, легко узнаваемый. Костю выворачивало от него еще в Зоне, еще когда он ходил в молодых сталкерах. Вот и сейчас – желудок прыгнул к горлу, а во рту появился горький вкус желчи. Горло само собой издало какие-то сдавленные звуки.
