По приезде в Бенарес, молодой граф Кардштейн занял несколько комнат в лучшем отеле, расположенном среди банановой рощи, на берегу священного Ганга. Окна его комнат выходили на большую террасу, с которой открывался живописный вид на главные улицы города. Нескончаемой роскошной панорамой расстилались причудливые постройки с высившимися между ними башнями и минаретами. В общем, весь город казался, как бы разбросанным в пышной зелени. На середине террасы, крытой холстом в виде палатки, устроен был мраморный бассейн, в котором тихо плескался фонтан. Вдыхая живительную прохладу, Альфред откинулся на спинку качалки и весь отдался своим мыслям в ожидании прихода Ковиндасами. Наконец, тяжелая драпировка распахнулась, и на террасу вошел факир, приветствуя молодого графа на индийском языке. По бронзовому цвету кожи и пышной шапке, как смоль, черных густых волос, в его высокой, сухощавой фигуре, прикрытой только на бедрах, можно было с первого же взгляда, признать типичного индуса.
Альфред привстал и в свою очередь приветствовал факира, пояснив ему свою просьбу с помощью переводчика.
– Скажи, властен ли ты доставить мне возможность вступить в общение с умершими? – начал молодой граф, обращаясь к Ковиндасами.
– Факиры сами по себе ничего не могут сделать – последовал ответ, – мы служим только орудием воли богов. Возможно, что они благосклонно отнесутся к твоей просьбе, а все же лучше было бы не нарушать покой умерших, и если ты хочешь поддержать их любовь к себе, то, конечно, последуешь моему совету.
– Я хотел бы только узнать что-нибудь об одной умершей, которая при жизни любила меня всей душой, – поспешил оговориться Альфред.
Ковиндасами ничего не возразил. Окинув беглым взглядом террасу, он сел на постланный в углу ковер и скрестил ноги. В первую минуту, глаза факира неподвижно уставились в пространство, но, немного погодя, веки сомкнулись, и сам он точно замер. На вид совершенно безжизненный, подобно бронзовой статуе. Ковиндасами просидел так с четверть часа, не проронив ни одного слова; но затем, в пространстве между графом и факиром мало-помалу образовалось фосфорическое светящееся облако, которое постепенно сгущалось. Каково же было удивление Альфреда, когда из облака внезапно выступили местами человеческие руки, состоявшие, судя по внешнему виду, из туманной массы. Руки так же быстро исчезали, как показывались, причем блеск их постепенно усиливался. Наконец, одна из них, после неоднократных попыток приблизиться к Альфреду, уплотнилась и приняла форму маленькой пухлой девичьей ручки. На одном из пальчиков, граф заметил золотой перстенек с рубином, в котором тотчас же и узнал колечко, подаренное им Мойделе. Альфред невольно вскочил со своего места. Сильно взволнованный, он растерянно глядел вслед маленькой ручке, которая тянулась к нему. Вопреки очевидности явления, его не покидали тяжелые сомнения человека, просвещенного наукой, и он сурово взглянул на факира с предвзятой мыслью уличить его в обмане. Но Ковиндасами, по-прежнему, сидел неподвижно на своем месте, и пространство между ним и облаком было совершенно пусто. Тем не менее, Альфред не мог подавить в себе недоверия. Он рванулся вперед, чтобы схватить ручку, которая держалась в воздухе перед ним, но в эту минуту она быстро подалась назад и скрылась в облаке. Альфредом овладело неудержимое стремление избавиться от преследовавших его сомнений, и он мысленно умолял Мойделе чем-нибудь подтвердить свою личность. Прошло с четверть часа в напрасном ожидании, но затем на поверхности облака последовало легкое колебание и, минуту спустя, снова показалась ручка с рубином, но на этот раз пальцы были сжаты. Она потянулась к Альфреду и, к его немалому удивлению, оказалась настолько уплотнившейся, что можно было проследить на полу ее двигавшуюся тень. Немного погодя рука опустилась, разжала пальцы и выронила цветок, который упал к ногам Альфреда. Граф судорожно схватил дорогой подарок и прижал его к губам: это был свежий, казалось, только что сорванный эдельвейс.
Все сомнения были устранены. В самом деле, возможно ли было не верить после таких доказательств, как снежно белый эдельвейс на берегу священного Ганга и золотой перстень с рубином на маленькой ручке, которую молодой граф признал бы между сотнями других! Тем не менее, Альфред не удовольствовался достигнутой удачей: он решил, во что бы то ни стало осуществить план опыта, составленный им еще до прихода факира, и, придвинув маленький столик, на котором лежала заранее приготовленная бумага и карандаш, поставил его под самым облаком, все еще державшимся в воздухе. Затем Альфред мысленно обратился к Мойделе со своей заветной просьбой и в ожидании сел в кресло. На поверхности облака немедленно последовало колебание, и снова показалась маленькая ручка, которая на этот раз беспокойно спустилась, или вернее, как бы слетела на бумагу после двух, трех неудачных попыток, рука взяла карандаш и, быстро написав несколько слов, выронила его, поспешно поднялась и исчезла в облаке. Альфред бросился к столу, чтобы прочесть послание, и каков же был его восторг, когда он прочел следующий ответ на свой мысленный вопрос: «Ты найдешь Эммануила. Я люблю тебя безгранично».
В эту минуту Ковиндасами проснулся. Пот выступил крупными каплями у него на лбу и, по-видимому, совершенно обессиленный, он спокойно спросил Альфреда:
– Ну, что ж, ты добился, чего хотел?
Обрадованный Альфред все еще перечитывал послание Мойделе и, в ответ факиру, обнял его и, выразив ему свою беспредельную благодарность, просил в ближайшем времени возобновить опыты. На это Ковиндасами, однако, не подался и предложил Альфреду отложить опыты на неделю. При этом он заявил, что ему предстояло совершить обряд омовения в водах священного Ганга и затем отбыть целую неделю служения в храме. Назначив день для требуемых опытов, факир медленно встал со своего места и неслышными шагами удалился с террасы.
Вслед за ним граф отпустил и переводчика. Ему хотелось хорошенько обдумать наедине все, что произошло. Он бережно спрятал эдельвейс и заветное послание своей незабвенной Мойделе, а затем отправился в ближайшую тамариндовую[1] рощу, где и предался своим мыслям.
Альфреду стоило не малых усилий преодолеть свое нетерпение в ожидании срока, назначенного факиром для дальнейших экспериментов. За этот промежуток времени он получил письмо от Моргофа с радостной вестью о блестящем исходе ночных опытов в лаборатории. Одна мысль об обещании Мойделе явиться Генриху дала новый толчок молодому графу; его неудержимо потянуло на родину. Да, там у себя, в замке Карлштейнов, он завершит свой триумф. Но в то же время не следовало, разумеется, упускать того, что давалось в руки, и потому необходимо было возобновить опыты с Ковиндасами, прежде чем пуститься в обратный путь. В случае же, если бы пришло известие от Моргофа об окончательной удаче, то Альфред решил отказаться даже и от экспериментов с факиром для того, чтобы как можно скорее вернуться домой.
