Поезд прибыл на станцию ранним июльским утром. Знакомый запах недолгой утренней свежести и влажной травы напомнил детство. Приезжая из летнего лагеря, Лариса с тревогой искала в вокзальной толпе маму. Тревога была очень сильной, хотя мама никогда не опаздывала, не подводила. Теперь мамы не было, ее похоронили год назад, в страшную жару, от которой и случился у мамы сердечный приступ. На похороны Лариса приехала еще с мужем, теперь уже бывшим. И тогда, сидя за поминальным столом в тесной квартирке с занавешенными зеркалами, откуда-то знала, что вернется, хотя ни развода, ни прочих неприятностей еще не предвиделось.
Мрачный таксист с помятым лицом затормозил перед серой пятиэтажкой. Чахлые клумбы, украшенные лебедями из шин, вызвали у Ларисы мгновенный приступ тоски. Чувство это усилилось, когда, поднявшись на третий этаж, она отперла обшарпанную коричневую дверь и в нос ударил сложный запах сырости, лекарств, затхлой пыли и, кажется, мышей. В мутном зеркале прихожей отразилась высокая худая брюнетка, еще молодая и красивая, но уже навсегда утратившая яркий блеск лучших лет. Ее дорогие часы, чемоданы и обувь выглядели дико в пыльной двухкомнатной квартирке, уже год как нежилой и покинутой не только людьми, но, казалось, даже и привидениями, утомленными долгим одиночеством и пустотой. Все здесь как будто выдохлось, не находя о себе заботы: скособоченные полированные шкафы, коричневый диван, на котором нашли маму, и другой, синий, на котором Лариса прочитала всю школьную библиотеку, кухонный стол, сиротливо пустой, накрытый ветхой клеенкой, ковер на полу, цветочные горшки с навсегда высохшей землёй. Правильно было бы расплакаться, но как-то не получилось. Она быстро вымылась под прохладным душем, нашла на своем месте чистые простыни и уснула на синем диване. Привычный сон начался немедленно, будто и не прерывался.
Вязкая тишина прервалась гулом надвигающейся конницы. Я дал шпоры коню и рванул саблю из ножен. Закричал что было сил: «Оружие к бою!» и услышал сзади чавканье конских копыт по мерзлой слякоти, лязг сабель о ножны. Подняв голову, увидел стремительно приближающихся сквозь туман всадников с красными звездами на фуражках. Преодолел всегдашнее желание зажмуриться. Через секунду можно было уже различить их лица, услышать храп их коней. Вот уже один из них заносит свою кривую шашку и я принимаю чуть вбок от него, перехватив саблю поудобнее. Здесь время, казалось, бесконечно растягивалось, заканчивался воздух в легких. И проснувшись, было не разобрать, то ли сон занимал секунды, то ли всю ночь длилось это томительное мгновение перед первым ударом сабли о человеческую плоть.
Лара очнулась в поту и с ноющей болью в висках. Настроение было хуже некуда, но получилось, как обычно, усилием воли выбросить странный сон из головы. Способность не переживать долго была у нее с раннего детства. В пять лет она как-то закатила скандал в магазине, требуя большую блондинистую куклу. Маме пришлось применить силу, потому что ни купить куклу, ни уговорить дочь уйти по-хорошему она не могла. Час спустя, стоя в углу и захлёбываясь от слёз, маленькая Лара впервые открыла для себя максиму с Соломонова кольца. Словно кто-то бывший всегда рядом вдруг помахал перед ее носом белым платком, и вспомнилось, что неделю назад она тут стояла, за что-то наказанная, и рыдала, а теперь даже не помнит, в чем, собственно, было дело. И через неделю, вероятно, тоже не вспомнит, о чем так горько плачет сегодня. Да и кукла эта, которую мама ей не купит, не то чтобы очень ей нужна. Рассматривая бежевые завитки на ковре, малышка вытерла распухший нос и задумалась. Получалось, как ни крути, что плакать вот так каждый раз – это недопустимый расход энергии, которую можно потратить с пользой. «Пройдет», – подумала девочка вслед за древним царём и успокоилась совершенно. Мама, заглянувшая в комнату, с изумлением увидела, что дочка спит в обнимку с плюшевым медведем. С тех пор Лара почти никогда не плакала, наказывать ее стало бессмысленно, и мама благоразумно перешла с дочерью на дружеский тон. Лариса с малых лет делала всё, что считала нужным, коротко и понятно объясняя каждый свой поступок, будь то поездка в зоопарк через весь город в первом классе или необходимость прогулять пение в пятом. Маму пугала такая рассудочность, она втайне ждала неприятностей, и отчасти ожидания ее сбылись.
С течением времени Лариса вдруг почувствовала, что вместе с меняющимся телом приходит какое-то новое ощущение самой себя. Видя в зеркале свою расцветающую южную красоту, она почему-то не испытывала радости. Ей смутно казалось, что всё складывается неверно, и вырасти из нее должна бы не полногрудая смуглянка с румянцем во всю щёку, а что-то другое. Не то чтобы ей хотелось быть блондинкой или рыжей, это было бы как раз естественно для девочки-подростка. Откуда-то ей было известно, что это тело ей принадлежит не до конца, словно бы она взяла его в аренду. И новое это чувство заставляло ее проводить у зеркала целые часы и рассматривать себя с каким-то тревожным подозрением.
Однажды в школе, увидев, как мальчишки расписывают ее новенький розовый пенал гнусными картинками, она словно бы потеряла сознание и через мгновение очнулась верхом на одном из них. Она жестоко избивала его большой треугольной линейкой, а учительница тщетно пыталась вырвать орудие убийства из рук юной фурии. Целью девочки было именно убийство, она это хорошо осознавала, когда вспоминала происшествие. Понимали это и бледные одноклассники, ошарашенно наблюдавшие за поединком. Кое-как историю удалось замять, потому что жертва отделалась синяками, да и скромную отличницу Лару трудно было слишком уж обвинять – все же мальчишки дали ей повод. Мама встревожилась и даже под видом гостя привела домой психиатра, который, впрочем, уверял в совершенной Лариной вменяемости. Виной всему он счел пубертат и велел давать девочке успокоительные травы. От трав Ларису мутило, и история вскоре забылась. После этого Ларе впервые приснился странный сон: будто она скачет на лошади по выгоревшей степи, вокруг свистят пули, а она изо всех сил кричит какую-то команду, содержание которой ускользает, распадается на невнятные звуки. Подняв голову, она видела скачущих навстречу ей всадников с красными звездами на фуражках и саблями в вытянутых руках. Сон длился лишь одно яркое, отчетливое мгновение и повторялся потом множество раз. Антураж мог меняться, иногда выжженная трава сменялась мерзлой слякотью, снегом или даже льдом реки или озера, но всякий раз сон обрывался на моменте, когда начинался ближний бой и приходилось пускать в ход саблю.
