«Кагомэ, Кагомэ, птичка в клетке,
Когда, когда же ты выйдешь?
На исходе рассвета
Цапля и черепаха поскользнулись.
Кто стоит у тебя за спиной?»
Дети, ведя хоровод, синхронно напевали песенку.
– Момо! – раздался голос «демона».
– Угадал!
Они со смехом вытолкнули в центр круга хрупкую девочку в лиловом кимоно и снова завели свою песню: «Кагомэ, Кагомэ…»
Звонкие голоса со двора привлекли внимание еще одного ребенка. Дверцы храма раздвинулись, и в щели показалось любопытствующее личико. Необычного оттенка голубые глаза со смесью тоски и восхищения наблюдали за игрой.
«На исходе рассвета цапля и черепаха поскользнулись…» – продолжалась песня.
Расплывшись в улыбке от собственной решимости, девочка отодвинула дверцу храма, вышла во двор и, стуча деревянными сандалиями, направилась к веселящейся ребятне. Стоило ей подойти, и голоса умолкли, только стоявший с закрытыми глазами «демон» продолжал нескладно напевать еще несколько неловких секунд. Дети с недоумением воззрились на девчонку с растрепанными волосами, небрежно собранными в хлипкий хвостик на затылке. Кимоно ее давно выцвело и потеряло даже свой незамысловатый узор, кое-где стояли неаккуратные заплатки. Она переминалась с ноги на ногу, а тоненькие пальчики судорожно крутили длинный рукав.
– Можно мне с вами? – еле слышно спросила она, поднимая полный страха и надежды взгляд. Один из детей тихо ойкнул, и все, не сговариваясь, отступили на шаг.
– Ты кто такая? – сурово спросил самый высокий из мальчиков, нелепо сводя брови над переносицей и надуваясь, как индюк.
– Я в храме живу. Можно мне с вами поиграть? – снова спросила девочка и изобразила неловкую улыбку.
– Молчи, это домовой, – шикнули на мальчика, вызвав необычайное волнение среди детей.
– У нее глаза синие, – заметили из толпы.
– Я не домовой, я Курихара Рицу, – возразила она. – Я теперь с дедой живу.
Но никто уже не обратил внимания.
– Уходи! Тебе нельзя с нами играть!
– Домовой!
– Я не домовой… – попыталась оправдаться девочка, но тут что-то больно ударилось о плечо – «демон» уже набрала небольших камней в лиловый подол и заносила руку для очередного удара. Слезы подступили к глазам, и Рицу, отвернувшись, бросилась в сторону, укрываясь руками от града посыпавшихся камней и палок. Веревочка на сандалиях лопнула, и девочка, запнувшись, упала; тут же вскочив, она под злое улюлюканье побежала, не разбирая дороги. И продолжала бежать, не помня себя от обиды и страха, пока не выбилась из сил; сухие ветки деревьев, хлеставшие ее по щекам, оставляли зудящие борозды, но Рицу не обращала внимания, растирая слезы по лицу грязным рукавом. Когда стало смеркаться, обида уступила место страху. Девочка осмотрелась, не понимая, куда забрела: вокруг были деревья, и такие высокие, каких она еще никогда не видела. Ветер шумел в их кронах. А иногда он спускался к ней, чтобы подбодрить, и начинал танцевать, вовлекая в свое безудержное веселье опавшую листву. Подгоняя дружеским прикосновением, ветер вскоре привел Рицу к ветхому храму. Алтарь для бога-хранителя стоял покосившийся и давно забытый. Девочка приблизилась к нему, поправила крышу домика для божества и, задумчиво оглядев безнадежно запачканный рукав, стряхнула им сухие ветки и мусор. После этого она собрала огромный букет листьев самых красивых и необычных расцветок, устроила его на алтаре для подношений и сложила руки в молитвенном жесте. Удовлетворенно кивнув самой себе, Рицу поежилась от холода. Она присела на крыльцо храма всего на минутку, но, уткнувшись лицом в колени, вскоре заснула.