Зимой позвонил председатель и сообщил: соседей на Лесной посетили «гости». На нашем участке следов не видно, но окно на втором этаже открыто. Скорее всего, от ветра. Мы с женой решили не гадать напрасно, а съездить и убедиться, все ли в порядке.
Выехал я в субботу затемно, но в Балашихе все равно пришлось постоять. Летом часы «пик» здесь плавно переходят из утреннего состояния в вечернее, и потому, оставив за собой этот участок Горьковской трассы, я испытал чувство удовлетворения. Ещё подумал: «Всегда бы так». Мечтать не вредно, когда едешь зимним утром по свободной дороге на хорошей скорости, ещё не уставший и бодрый, а по сторонам – стоящие стеной многолетние сосны и ели, перемежающиеся группами берёз, похожих на пасхальные свечи, заснеженные поля, уходящие к горизонту, населенные пункты со знакомыми вывесками «Мы открылись!», «Помпончики», деревеньки с их незатейливыми избами, каждая из которых, впрочем, имеет на окнах наличники, не встречающиеся дважды, сколь ни сравнивай.
Особое волнение ты испытываешь, когда приезжаешь на летнюю дачу зимой: всё странно ново, чисто, будто вымыто; скромные домики стоят как игрушечные, на твоей улице ни следа, кроме редких ниточек с нанизанными на них бусинками от коротко пробежавшей полевой мыши или иного мелкого зверья. Увязая по колено в снегу, добираешься до места. Калитка не открывается, и предусмотрительно взятая автомобильная лопата оказывается как нельзя кстати. Высокий можжевельник у входа в дом под тяжестью снега стоит горбатым великаном. Трясу его, но он выпрямляется лишь наполовину: отвык. Поднимаюсь по занесенным снегом ступенькам на крыльцо. Дверь открывается не сразу: перекосило, так как почва здесь «играет» – глинистая. На веранде с двойными окнами, вставленными в этом году, ждёт неприятный сюрприз – здесь ощутимо холоднее, чем на улице. Это особенность утепленных строений: когда температура снаружи меняется, они, как термос, ещё какое-то время держат тепло или холод. Электричество, слава богу, работает, но быстро прогреть таким образом помещение зимой нереально. Буржуйка же – штука моментальная, главное – растопить её, сырую и холодную. Поэтому, хотя печь заправлена была ещё с осени, пришлось попотеть, прежде чем в трубе не послышался веселый гул. Теперь уже от тебя ничего не зависит, остается лишь поддерживать огонь и ждать. Можно вернуться к машине – забрать вещи, продукты и воду. Совершив две ходки, я включил электрический чайник и стал выкладывать из пакета на стол то, что положила жена. Чай – хорошо, но все-таки без горячего еда на холоде не имеет уже той прелести, и потому я не поленился поставить на плиту сковородку, разбить в кипящее сливочное масло два яйца и положить туда тонко нарезанные ломтики докторской колбасы и хлеба. Так когда-то делал мой отец. Конечно, сейчас уже не было того ощущения полноты жизни, как в детстве, но нынешняя трапеза имела и своё преимущество: прежде чем достать из сковороды пропитанный маслом, покрывшийся золотистой корочкой ломоть хлеба и положить его в рот, я выпил стопку вишнёвки, заготовленной ещё с осени. Нет, как ни крути, но с зимней дороги, когда холод ещё не проник сквозь теплую одежду, пятьдесят граммов ядрёной настоечки делают жизнь куда как заманчивее. И уже бодро обходишь комнаты, с удовольствием прислушиваясь к потрескиванию и пощёлкиванию березовых дров в печи, жаждешь общения и начинаешь разговаривать сам с собой: «Так-с, сейчас печечка раскочегарится, включим обогреватели – и заживём на славу, ведь так, а? Правильно говорю? А то!.. Ну что, братцы (открываешь дверцы навесных кухонных шкафов), как вы в этом году? Небось, наложили, как всегда, засранцы?» Это о мышах и продуктах их жизнедеятельности. Наконец, разгоряченный настойкой и успокоенный видом работающей печи, ты, вспомнив об утоптанной тропинке на улице Рябиновая, проверив заслонки и убедившись, что дверца плотно закрыта, выходишь из дома…
Тропинка на Рябиновой заканчивалась у двухэтажной, ничем не примечательной дачи и уходила через калитку на участок, испещрённый собачьими следами. Крупный белый симпатичный пёс, выбежавший невесть откуда, залился громким, но совершенно незлым лаем. Отработав положенное, он, наверное уже привыкший к неожиданным посетителям, вылез через дыру в заборе на улицу и дружелюбно завилял хвостом. На его лай из дальнего, одноэтажного строения, очевидно бани, вышел хозяин, вид которого свидетельствовал о его пристрастии к напитку. Одет он был, как и всякий деревенский житель, не придающий серьёзного значения внешности, в старый, кое-где распустившийся свитер, мешковатые теплые штаны и матерчатую обувь на резиновой подошве, которая именуется в народе фразой «прощай, молодость». Добродушное лицо его сначала показалось мне непривычно свежим для столичного жителя – розовым и без морщин, но вскоре я понял, что это происходило от опухлости, которой отличаются серьёзно пьющие. К тому же выдавали и мешки под глазами. Обычно возраст людей, подверженных слабости, нелегко определить сразу, но, думаю, пятидесяти ему ещё не было. Выглядел он хоть и потрёпанно, но довольно бодро. На прошлогоднем, июньском, собрании членов товарищества решено было пойти по должникам, самым злостным из которых был Герман (так звали мужчину), задолжавший Обществу астрономическую сумму, основной частью которой были неплатежи за пользование электричеством. В состав комиссии был включён и я. Вид участка, противоречащий репутации неплательщика, несколько удивил меня. Фруктовые деревья были аккуратно побелены, тротуарные плиты дорожек очищены от лезущей травы, газон – в идеальном состоянии, ступеньки лестницы, ведущей на крыльцо, подметены, опрятно выглядело и само крыльцо. Несмотря на боевой настрой, женщины обратили внимание на роскошный куст белого пиона у самого входа, любовно огороженный самодельной декоративной изгородью и, видимо, пользующийся особой заботой хозяина. Герман встретил нас такой детской, обезоруживающей улыбкой, что мне в какую-то минуту стало стыдно за наш визит. В подобных ситуациях мужики типа меня прячутся за женщинами, и именно женщины в категоричной форме высказали должнику все, что наболело. Тот смутился, и я вынужден был отметить искренность его смущения, что обычно несвойственно закоренелым пьяницам, раскаяние которых носит больше театральный характер.
Кажется, узнав меня, он чрезвычайно обрадовался. Так бывает с едва знакомыми людьми, неожиданно встретившимися при необычных обстоятельствах.
– Заходи! – гостеприимно и решительно предложил он.
