Глава первая
Дознание и наказание
Симпатичный был двор, чистенький и ухоженный. Новенькая детская площадка с мягким покрытием под горками и качелями, клумбы с обилием цветов, декоративный прудик, скамейки под старыми зелёными деревьями, в углу двора оборудовано место для курения: пластиковая будка, закрытая с трёх сторон от ветра. Неужели жильцы и впрямь ходят туда курить, с балконов и подъездов? Особенно зимой? Да не поверю!
Но по всему выходило – жить в доме с таким двором должны добрые, весёлые люди. На площадке с качелями должна звонко галдеть детвора, на лавочках судачить о своём, вечном, старики, а посреди двора сидеть, умываясь, толстая рыжая кошка.
Ладно, не обязательно рыжая. Пусть будет чёрная.
– Звук был нехороший, – сказала консьержка.
– Нехороший – это какой? – уточнил я. – «Уэ-уэ-ээ?»
Консьержка вздрогнула. Невысокая, крепко сбитая – такие не склонны к пустым истерикам. Да и возраста ей было за сорок, и, судя по всему, она много чего повидала.
– Нет, не настолько нехороший, – сказала она. – Бум!
– Бум? – Я посмотрел на неё с иронией.
Консьержка надула щеки и выдохнула:
– Пух!
Это и впрямь немного походило на выстрел.
– Откуда слышали? – спросил я.
– Из окна донеслось. – Консьержка показала вверх, на балкон третьего этажа. Балконная дверь была открыта. – Я тут, у ограды… – Она замялась.
– Курили, – кивнул я.
– Нам нельзя далеко от подъезда отходить, – стала оправдываться консьержка. – Я тут стояла, тихо было, и вдруг – «пух»! Я поднялась. Это профессора квартира…
Что-то у неё дрогнуло в лице при этих словах. Ничего криминального, пожалуй. Либо интрижка, но вряд ли «профессор» будет крутить роман с немолодой и некрасивой прислугой. Либо просто неприязнь. К профессору? Нет… но как-то с ним связано…
Ладно, отложим на потом.
– Не открывает?
Консьержка замотала головой:
– Не открывает! А он на работу не уходил. Жена… ушла с утра, а он остался.
Ага. Понятно. Жену профессора она не любит. Что ж, это бывает.
– Жена ушла до «бум-пух»? – спросил я.
– До, – с явным сожалением признала консьержка.
– И кто там с ним ещё остался?
– Никого.
Версия у меня уже вырисовывалась. Очень неприятная версия.
– Итак… подозрительный звук вы услышали… – я посмотрел на часы, – сорок семь минут назад.
– Много, – вздохнула консьержка.
– Виктор Аристархович? – уточнил я.
– Виктор Аристархович, – кивнула консьержка, и лицо у неё стало совсем уж страдающим. – Квартира двадцать четыре.
Похоже, у консьержки уже сложилось своё мнение о произошедшем. А я привык доверять мнению таких женщин, что ещё в лес за грибами-ягодами ездили.
– Будьте внизу, – сказал я. – И если что… позвоните.
Она кивнула и спросила:
– Может, дворника позвать?
– Позовите, – разрешил я, вошёл в подъезд и стал подниматься по лестнице. Этаж невысокий, обойдёмся без лифта, зато проверим обстановку.
Подъезд был хороший, как и дом. Все чисто, на подоконниках цветы, никакой грязи, никаких окурков и граффити на стенах. Живут приличные люди, и детей хорошо воспитывают… хотя нет, вот одна, пусть и закрашенная, но проступающая надпись на стене: «КВАZИ – МРАЗИ!»
С содержанием я был согласен, но все-таки портить стены нехорошо.
Дверь двадцать четвертой квартиры тоже была приятной. Металлическая, конечно, но облицованная снаружи деревянным шпоном. Два замка. Глазок. Все как положено.
Если честно, то у меня уже было достаточно информации, чтобы вызвать команду зачистки. Но то, что случится после её приезда, меня не устраивало.
Я снял с пояса рацию.
– Денис Симонов, дознаватель смертных дел. Нахожусь на вызове, адрес – Последний переулок, дом два, двадцать четвертая квартира. Мне кажется, что я слышу слабые стоны и призывы о помощи! – громко сообщил я, прижав тангенту. – Принимаю меры по проникновению в квартиру.
Прежде чем опомнившийся диспетчер успел что-то сказать, я вернул рацию на пояс и достал пистолет.
Нет ничего нелепее, чем пытаться выбить пулей замок. Результатом может стать то, что дверь намертво заклинит. Или то, что пуля отрикошетит тебе в голову. Но выбора у меня… выбора у меня…
Я секунду всматривался в дверь. Потом толкнул её стволом.
Дверь плавно открылась. Она была не заперта, просто аккуратно притворена.
Повезло. Очень интеллигентный был человек Виктор Аристархович. Оставить дверь открытой, когда собираешься застрелиться, – это очень, очень культурный поступок.
– Виктор Аристархович! – на всякий случай крикнул я в полутёмную квартиру. – У вас дверь открыта! Можно войти?
Тишина.
Да, видимо, консьержка все правильно услышала, а моя догадка верна.
Я вошёл, держа пистолет перед собой. Налево… направо… в прихожей чисто. Кстати, на самом деле очень чисто, все на своих местах. То ли жена у профессора чистюля, то ли хорошая домработница. Ставлю на домработницу.
Из прихожей вело несколько дверей.
Одна в туалет. Чисто.
Другая по коридорчику в кухню. Тоже чисто, только пахнет горелым кофе. Электрическая плита была хорошей, отключилась сама, но кофейник потемнел и пластиковая ручка слегка оплавилась.
Ну, теперь-то уж никаких сомнений.
Из кухни шла вторая дверь – в гостиную. Я осторожно заглянул туда. Шторы задёрнуты, полумрак.
Но – чисто.
Поворачиваясь налево-направо и прислушиваясь, я двинулся через гостиную. Беззвучно работал телевизор на новостном канале. Дверь в коридор, ещё один туалет (чисто), дверь в спальню – чисто. Маленький холл, оттуда дверь в прихожую и ещё две двери. Какая затейливая планировка, можно кругами бегать, в казаки-разбойники играть. Ненавижу такие квартиры.
Дверь… Ещё одна спальня. Детская? Нет, взрослая. Супруги предпочитали ночевать в разных спальнях? Тоже мне, аристократы хреновы…
Ну и последняя дверь…
Ещё не открыв её, я почувствовал запах – слабый смешанный запах пороха, крови и чего-то остро-пряного. Очень хорошо знакомый мне запах.
Я перебросил пистолет в левую руку, правой вытащил из ножен мачете. И толкнул дверь ногой.
Тут было посветлее, зато кровью и дерьмом воняло чудовищно.
Профессор Виктор Аристархович стоял у раскрытой двери на балкон, рядом с внушительным, но опрокинутым креслом, слегка пошатываясь и подёргивая склонённой на плечо головой. У всех у них головы поначалу держатся неустойчиво, что прямо-таки намекает и провоцирует. Одет профессор был простецки – старые мятые штаны и синяя клетчатая рубашка, на спине порванная и тёмная от крови. При моём появлении профессор начал медленно поворачиваться.
– Что ж ты в сердце себе стрелял, дурик, – приближаясь к нему, сказал я. – В башку надо было. И мне работы меньше, и сам бы не мучился.
Профессор, конечно же, не ответил. Если он и мучился, то сейчас никаких эмоций на бледном сером лице не осталось. Ну, кроме голода, конечно. Запавшие мутные глаза сфокусировались на мне, окровавленный рот жадно оскалился. Я почему-то представлял Виктора Аристарховича пожилым, но он умер совсем молодым, не больше сорока. Увидев меня, профессор негромко застонал: «Уэ-э-ээу» – и попытался пройти прямо сквозь стол. Стол был крепкий, массивный, с кожаной столешницей и тяжеленными тумбами по бокам. Разумеется, профессор пройти не смог, но продолжал упорно топтаться на месте, протянув ко мне руки.
