Иэн – то еще имечко, согласны? Мне известны с полдюжины Иэнов. Одному-двум за тридцать, двое-трое примерно моего возраста, а парочке уже далеко за семьдесят. Одно из тех имен, что не бывают ни модными, ни немодными.
В то время я работал в основном редактором у одного мелкого издателя и был весьма осведомлен, что редакторы (и литературные агенты) пристраиваются в социальные сети на свой страх и риск, потому как для писателей-новичков нет лучшего способа завести знакомство. Меня в Твиттере подкараулил малый по имени Иэн. Возможно, «привязался» было бы как раз le mot juste[1], хотя и не понимаю, отчего я пользуюсь этим выражением, а не говорю «точным словом», ведь мне, самоопределяющемуся забубенному северянину, ничего не остается, как скорбеть о людях, которые щедро сдабривают свои газетные колонки или посты в соцсетях французскими и латинскими выражениями, призванными создать впечатление вальяжной уверенности автора в себе, какую вселяет только Оксбридж[2].
Иэн, кому, я полагал, было за двадцать или за тридцать (за тридцать, как выяснилось), настиг меня одним ярким студеным осенним утром, когда я сидел за своим импровизированным рабочим столом, каждые пять минут обращаясь в Твиттер, потому как не мог остановиться ни на одном из разнообразных рабочих мест из тех, что мне подошли бы. Я ознакомился с его профилем. Мне понравилось его фото. Голова и плечи с сиреневым отливом, строгий пробор, расплывчатые черты лица напоминали мне о чем-то, но я не в силах был припомнить, о чем. Вдобавок меня привлекла его кратенькая биографка. Подобно многим, преследовавшим меня в Твиттере в те времена, Иэн писал роман, только название его вызывало интерес. О романе он поведал немного, зато название его – я был поражен и самим названием, и тем, что он заявил о нем в публичной соцсети, тогда как сам роман, очевидно, был все еще далек от завершения. Назывался роман «Л0НД0Н» – с нулями вместо двух «О». Я не отозвался сразу же на его обращение, но почему-то быстренько встал из-за стола и подхватил пиджак.
На полу прихожей лежала небольшая кучка писем. Я просмотрел их. Циркуляр местного совета. Пара меню фастфуда. Коричневый конверт, адресованный человеку, о ком я никогда не слышал. Бывший жилец, подумал я. У Джейн, похоже, таких полно, и едва ли кто пишет ей самой.
Я жил в доме своей подружки между Стоук-Ньюингтоном и Далстоном. Она всегда говорила, что живет в Стоук-Ньюингтоне, что подтверждалось ее почтовым индексом, зато от входной двери было всего пять минут быстрой ходьбы до Далстон-Стрит в Кингсленде. Я обогнул вокзал, прошел несколько минут в сторону Боллз-Понд-Роуд, повернул налево, а потом опять налево – на жилую улицу, которая в конце концов вывела меня на необычную диагональ обратно к Кингсленд-Роуд. Мы с Джейн частенько прогуливаемся туда-сюда по этой улице, чтобы полюбоваться зданиями. В них окна спускаются почти до самой земли и защищены прямоугольными решетками. Мы, случалось, предавались фантазии о покупке одного из этих домов (фантазии, что требует обладания полутора миллионами в банке: на полтора миллиона меньше, чем на самом деле обладали мы), а после утешались тем, что, по крайней мере, избавлены от неудобства и унижения жить с прямоугольной решеткой на окне своего дома.
Я прошел до канала, потом немного вдоль него и влился в основной поток, впадавший в супермаркет напротив Кингсленда. Вскоре уже стоял у полок консервированных супов, держа в руках корзинку с пучком весеннего лука и лимоном. Я разглядывал суповые консервы «Хейнца» и думал о консервных банках Энди Уорхола, их бесконечных повторениях, и осознал, эти суповые банки нравятся мне больше, чем Уорхоловы, потому что Уорхоловы все одинаковые, тогда как эти – похожие, но разные: разные ароматизаторы, и, стало быть, разные тексты, шрифты и картинки. По той же самой причине мне всегда нравились стандартные почтовые марки: идентичное изображение головы королевы, зато разная цена, разный цвет, – и я тут же сообразил, чем так привлекло меня фото в профиле Иэна в Твиттере. Оно напомнило мне бельгийские стандартные марки 1960-х годов, которые я собирал ребенком, с повторяющимся изображением бельгийского короля разных пастельных оттенков.
Выйдя из супермаркета, я достал телефон, зашел в Твиттер и вновь отыскал Иэна, но потом, спустя мгновение, отключился от него. Было бы чересчур скоро: я не хотел показаться нетерпеливым.
Я заметил, что он следил за моими записями и время от времени вмешивался в мой разговор с каким-нибудь писателем, или литагентом, или другим редактором. Он судил об этих вмешательствах как о деле вполне правомерном – относился уважительно, но не перебарщивал с этим, уверенно, но без того, чтобы выглядеть невежественным, – так что они и не воспринимались как вмешательства. Это был в точности тот тип идеально выверенного подхода, что создает впечатление не требующего никаких усилий, что, наверное, далеко не так. Осмелюсь заметить, он часы тратил, сочиняя эти остроумные реплики и колючие замечания, которые никогда не были направлены против меня, разумеется (о, до чего ж хорошо вел он себя поначалу!). То были маленькие шедевры иронии и лаконичности. После одной особенно забавной записи, сделанной явно экспромтом, я ответил ему, и в тот же день попозже пришло его первое прямое послание мне. Я знал, что в нем будет сказано.
Издатель, у кого я работал, разместил на издательском сайте недвусмысленное уведомление, что рукописи рассматриваться не будут. Я получал, по меньшей мере, по три электронных обращения в день, начинавшихся со слов: «Привет, Ник…» Мой приятель, писатель Джо Кросс, как-то поведал мне, что думает о людях, начинающих свои письма с «Привет, Джо». Речь шла не о людях, считающих для себя возможным обращаться к нему по имени, Джо, а о тех, кто пишет «Привет» вместо «Уважаемый». Итак, начинались эти послания с «Привет, Ник. Я знаю, что рукописи вы не рассматриваете…» Но не сделаю ли я исключение, чтобы дать отзыв об их 400-страничной исторической саге? Не буду ли так добр взглянуть на их антиутопическую басню? Возможно, у меня найдется возможность пробежать глазами их сборник малой прозы, замаскированный под роман?
Они поразительно схожи, эти электронные послания, словно писавшие их приобрели абонентскую услугу или создали модуль творческого письменного обращения для магистерской диссертации о том, как обаять с головой погруженного в работу редактора. У большинства были когда-то литагенты, которые тащили этих авторов в литературу, бессвязно восхищаясь их романами, затем рассылая их по всем издательствам, откуда тех гнали в шею, и тогда писатели предлагали послать свои опусы в издательства поменьше, на что их агенты отвечали, что с «мелкими» они дел не имеют. Разумеется, не имели: для них в том не было никакой прибыли. Так что агенты были уволены (и, наверное, восторгались тем, что уволены), а писатели получили свободу обращаться к таким, как я, только для того, чтобы выяснить, что мы рукописи не рассматриваем, но мы же можем сделать исключение, не так ли? Для них? И это – невзирая на то, что ни один из них не взял на себя труд ознакомиться с подбором книг, над которыми я взялся работать.