Красив суровый, снежный край
При свете дня в сиянье солнца,
Когда снежинок мириады стай
Играют в чехарду, сияя своим донцем,
Вокруг которого расходятся лучи,
Узор ажурный заплетая меж собою,
То пламенеющий мерцанием свечи,
То затухающий лазурью голубою.
Но только ночью можно увидать
Волшебный мир, полный чудес и света.
И тот, кто вдруг отважится не спать,
Сможет увидеть, как прекрасно это
Сияние чистое подлунной красоты,
Что в свете дня от глаз людских сокрыта.
Ночь – не всегда лишь время густой тьмы,
Но ей и света чаша до краёв испита!
Лишь только стоит звёздам замерцать,
И луны лик над горизонтом улыбнётся,
Такая льётся с неба благодать,
Что потайных глубин души она коснётся!
Искрится и блестит при лунном свете снег,
Словно небесной звёздной карты отраженье,
Укутанные в мягкий, тёплый, снежный мех,
Как сказочные тролли, высятся деревья,
И слышится их лёгкий смех в ночи,
Когда они перекликаются затейно,
Колышется он пламенем свечи,
Когда играют меж собой они шутейно.
Лишь только в горизонт опустится луна —
Они, как дети, скромно затихают.
И погружаются, смеясь, в объятья сна.
И до утра в лесу все звуки замолкают.
Но есть и та, что по ночам не спит,
И меж деревьев бродит до рассвета.
Она за звёздами и за луной следит,
И не приемлет совершенно солнца света.
С закатом входит в спящий мир она —
Хозяйка ночи, тёмной и волшебной,
Из глубины своей пещеры, что в горах
Сокрыта в мрачной пелене из тьмы безмерной.
Она была бледна и хороша лицом,
Как звёзды, бездна чёрных глаз искрилась,
И смоль тёмных волос, плетёная венцом,
Вокруг главы замысловато кверху вилась,
А тонкий, хрупкий, невесомый её стан,
Окутывало платье, соткано из неба:
На чёрном полотне мерцали дивно там,
Рассыпанные, будто крошки хлеба,
Осколки звёзд и самоцветов лунных,
Сияющих во тьме и блеском озарявших
Бледность лица и чёрных прядей струны,
И, отражаясь в бездне глаз, ночь освещавших.
И, обойдя неспешно белый свет,
Она в свою пещеру возвращалась,
Где тьма скрывала её тонкий силуэт,
И день-деньской от ночных бдений отсыпалась.
Её пещера очень мрачною была,
В ней в каждом закоулке тьма царила,
И сплошь гранитом была устлана она:
Полы и своды высоты неизмеримой,
И ложе из гранита, а на нём
Звёздною пылью все наполнены подушки,
И, устилающая это ложе всё,
Перина им просилася в подружки.
Стол, стулья, шкаф и величавый трон —
Всё это составлял гранит холодный.
И голоса хозяйки чудный звон
Немного оживлял сей интерьер добротный.
Голос её был тих, но с тем глубок,
Струился, словно ручеёк по перекатам,
Он из груди, как будто лава, тёк,
И слышался в пещере пред закатом.
Чудная песня усыпляла этот мир,
На небе звёзды потихоньку зажигая,
И ночь текла неспешно, как эфир,
Просторы все земные заполняя.
И шла хозяйка ночи по земле
И колыбельную для мира напевала.
Так проходила её жизнь, служенье тьме —
Иного никогда она не знала.
Но появились люди на земле
И стали биться за её просторы.
Им не хватало дня, и в ночной тьме
Они на поле брани продолжали споры,
Словно не слыша, как в тиши ночи
Хозяйки льётся голос томный, чудный.
Им было слышно, как звенят мечи,
Как храпят кони, в пылу битвы трудной.
И поначалу для хозяйки было не понять,
Что за порыв людьми так движет страстно?
Она никак всё не могла к уму принять,
Как можно так всю ночь шуметь ужасно?
Как ни пыталась повлиять на них она,
Но её чары были тут бессильны!
Она хозяйка неба полотна,
И то лишь в темноте, а вовсе не всесильна,
Чтобы заставить этих чудаков
Не заниматься ерундой, а спать ночами!
И время проводить под сенью снов,
А не греметь щитами и мечами!
И потихоньку она стала замечать,
Что петь ей хочется всё реже и всё меньше,
И злоба тихая в ней стала нарастать.
И голос её стал намного глуше, а не звеньше,
И к людям ненависть в ней стала проявляться,
И раздражение к их бесконечной суете.
Хозяйка ночи стала меньше улыбаться.
Всё чаще ночь топила в темноте:
Не каждый вечер яркий звёздный блеск
Стал появляться на небесном своде;
Да и лучей луны неровный всплеск
Не всякий раз резвился на свободе;
Вмиг напускала тьму, чтоб по ночам
Ни зги не видно всем живущим было;
Чтобы, свет солнца видящим, очам
Не броситься на блеск меча во мраке стылом.
И хоть людей и останавливала тьма,
Но всё ж случались битвы под луною.
В одну из них и заприметила она
Богатыря, что был хорош собою!
Хозяйка ночи, мимо битвы проходя,
Совсем нечаянно мужчину увидала.
Ведь за людьми особо не следя,
Она ни женщин, ни мужчин средь них не знала.
А тут вдруг взгляд наткнулся на него…
Он был высок, широк в плечах и очень строен,
Глаза неистовством горели у него —
Он был из рати самый лучший воин!
И имя его Ингварр за себя
О нём само, без объяснений, говорило,
Что его жизни главная стезя —
Вести войну, сражаться, что есть силы!
Врагов разил без сожаленья, наповал,
Махал мечом направо и налево.
В груди хозяйки вдруг поднялся шквал!
Она не знала, что ей дальше делать.
Из ночи в ночь, мимо заставы проходя,
Она за воином украдкой наблюдала.
Себе покоя больше не найдя,
Однажды перед ним она предстала.
Зашла неслышно в небольшой шатёр,
Где он опочивал, на жёстком ложе.
Ингварр на ухо очень был востёр:
Ведь даже зверь свой вздох сдержать не может!
А уж тем более, вздох страсти и любви,
Что вырвался из глубины души хозяйки.
И оказалися лицом к лицу они…
И тут слова слетели с губ, как птичья стайка,
Которую вспугнул неосторожный жест,
И понеслись вперёд, без остановки.
К нему на ложе ей пришлось присесть,
Настолько было непривычно и неловко:
«Я наблюдала за тобой уже давно.
Ты покорил меня своей отвагой.
Теперь хочу я от тебя лишь одного…»
Она запнулась… Бездну глаз застило влагой.
Он, было не схватил привычно меч,
Но, женщину увидев, удивился.
И, слыша её сбивчивую речь,
Гнев у него недоумением сменился.
«Ты кто такая?» – он её спросил.
«Откуда здесь взялась по мои очи?»
Она, набравшись смелости и сил,
Сказала тихо: « Я – хозяйка ночи!
Каждую ночь я мимо прохожу,
Зовя луну и зажигая в небе звёзды.
И вот тебя я среди люда нахожу,
Ты необычен! Очень нравишься мне просто»
Она его вдруг страстно обняла,
И нежно губ коснулася губами.
Решительно он отстранил её тогда
И обратился к ней он со словами:
«Польщён, я тем, что выбрала меня,
И собралась бездумно мне отдаться,
Но огорчить придётся мне тебя:
Только с женой привык я целоваться!
Только жены моей прекрасный лик
Я вижу в снах, от битвы отдыхая,
Только её, как женщину, постиг,
А остальных душа не принимает!
А телом управляет, знаешь, дух,
Поэтому и телом я ей верен!
Хоть шёпотом скажу, да хоть и вслух —
Я изменять любимой не намерен!
И я тебя тот час же попрошу:
Покинь шатёр и больше не являйся!»
«Но я же ведь немногого прошу…»
«Я всё сказал. Теперь не унижайся!» —
