Леший проснулся от первых же звуков гимна. Радио давно стало его будильником, хотя, если требовалось, он без всякой побудки поднимался задолго до начала вещания. Но в этот раз торопиться было некуда, и он, было, поморщился, но досаду тут же сменил восторг. Его «браток» стоял, как много лет назад.
«Вот ведь, патриот грёбаный», – с радостной улыбкой подумал мужик, вспомнив давно прочитанное в каком-то журнале, что в Соединённых Штатах все слушают гимн стоя. Видимо, его несколько лет дремавший «крантик», что служил только для облегчения мочевого пузыря, тоже решил последовать американскому примеру. В восторге от давно забытого ощущения Леший воспрял духом и моментально составил коварный план.
Он, ещё не вставая с постели, продумал всё до самых мелочей.
Поскольку его вспомнивший былое состояние «браток», согласно заморскому правилу, так браво отреагировал на слова: «Могучая воля, великая слава – Твое достоянье на все времена!», то Анемподист и надумал подгадать так, чтобы как раз к этому моменту завалить Нинку на свою постель.
Лешему на ту пору шла уже вторая половина восьмого десятка, но был он крепок телом и духом, а в таком состоянии, известно, бес нет-нет да и торкнется в ребро и наведёт на грешные мысли. Собственно, они всегда беспардонно бродили в голове Лешего, но, когда ранним утром проснулся от шевеления в паху, сразу подумал про Нинку. Эта молодая бабёнка жила одна на самой окраине деревни, была хороша собой, учила в городе повзрослевшую дочь и страдала без мужика. Её малахольный супруг лет пятнадцать назад подался куда-то на сибирские стройки в поисках больших денег, да так больше дома и не появлялся.
То ли сгинул где, то ли другую нашёл. А в деревне, знамо дело, с сильным полом совсем слабо стало. Многие по пьянке на тот свет отправились, а большинство оставшихся содержимым стакана интересовались куда чаще, чем осатаневшими от сексуальной голодухи бабами. Вот и задумал Леший, может, в последний раз в своей жизни покобелировать.
Нинку он встретил на следующее утро на околице в половине шестого, когда под бойкий перестук палочек по самодельному барабану, сделанному из широкой еловой доски, следом за пастухом стадо вышло из выгона и отправилось в ближайший лесок, где густо росла молодая и сочная трава.
– Пойдём, соседушка, чаю с травками попьём, – пригласил Леший женщину. Та обернулась на уходящих коров и повернула по тропинке в гости. Истосковавшись по мужику, она не больно-то и противилась, когда хозяин сразу за порогом обнял её за талию и повёл к своей кровати с пуховым матрасом, на который, казалось, и не взобраться без подставленной табуретки. Но сила у Лешего ещё была! Он подхватил соседку одной рукой под мышку, другой взялся под коленками и махом уложил на пышное своё ложе.
– Да погодь ты, нетерпеливый, – пыталась почему-то шёпотом поумерить его пыл Нинка, – дай хоть трусы-то сниму.
Но мужик, оглаживая мясистые ляжки гостьи, уже сам задрал её юбку и стал стягивать надетые после вчерашней бани обтягивающие тело трикотажные трусы. Делал он это медленно, специально растягивая время, чтобы в розеточном радио заиграл Российский гимн. И вот уже полилась торжественная музыка, но то ли «браток» не был таким уж великим патриотом, то ли из-за многолетней невостребованности не поверил, что вдруг сгодился в деле, а признаков жизни так до самого окончания гимна и не проявил.
Леший стыдливо отвернулся и еле слышно вымолвил:
– Ты уж это, прости меня, Нинка! Видно, отгулял я своё… А ведь, треклятый, вчера утром, как молодой, стоял.
– Да не кручинься ты, Анемподист Кенсоринович, и с молодыми такое случается. Мой-то и в тридцать лет не больно сноровист бывал. А ты у нас мужик ещё хоть куда! Может, просто обстановка не та, может, понервничал… Да ты вечерком-то заходи, не стесняйся.
Слезла с перины, погладила оконфузившегося мужика по плечу и вышла за дверь.
Леший потом долго сидел на лавке у стола, уперевшись подбородком в ладони, обдумывая что-то только ему известное. Затем потряс головой, встал, снял с гвоздя ружьё, нацепил патронташ и пошёл в лес в сопровождении своего охочего до таких прогулок пса.
Больше ни самого Лешего, ни его верного Буяна никто не видел.
Ушёл Леший в лес и как в воду канул. Это с ним и раньше часто так бывало, что пропадал на несколько дней по своим егерским делам, но когда Анемподист не появился и к концу недели, люди начали волноваться.
Поспрошали у Льва Николаевича, но и новый председатель ничего не знал. Потом кто-то вспомнил, что последний раз Леший на людях показывался, когда выгоняли коров и когда Нинка шла по утрянке к его дому.
Баба не отнекивалась, мол, и вправду, заходила к Анемподисту Кенсориновичу на несколько минут по хозяйской надобности, но сразу же ушла, что он сулился зайти к ней вечером – с ремонтом стайки подсобить, но не показывался ни в этот день, ни на следующий. Она, было, толкнулась к нему, но у ворот стояла прислонённая к двери палка – знак, что хозяина нет дома. А поскольку не было и его верного Буяна, знатьё, или на линию ушли вместе, или в район отправился.
Искать Лешего начали через неделю, когда выяснилось, что и его районные власти про своего связиста ничего не знают. Походили мужики по ближнему лесу, покричали, из ружей постреляли, но откликалось им только гулкое эхо, да и то быстро тонуло в чаще. Ни ответного крика, ни собачьего лая.
И стали люди вспоминать всё, что связывало их с Анемподистом. Ефросинья, всего на несколько годков постарше, даже про детские годы помнила, будто было это не далее как на той неделе. Она-то и сказывала, что Лешим называли его все в глаза и за глаза с самого детства. Может, потому, что настоящее имя было очень уж мудрёное – Анемподист Кенсоринович.
Говорят, отец его в двадцатых годах слыл самым образованным в волости, боролся с безграмотностью, работал председателем волостного совета, много читал, и в какой-то привезённой из города книжке попалось ему на глаза это вроде бы и русское, но уж больно заковыристое имя. А как только родился у них с комсомольской заводилой Настёной первенец, Кенсорин назвал его Аником, то есть Анемподистом, поясняя, что в переводе с греческого, а русские имена, мол, в основном произошли от еврейских, греческих да латинских, это значит «свободный», «неустрашимый».
– Ну, учудил Кенсорин, – судачили бабы, у которых, в силу их полной безграмотности, выговорить непривычное имя язык не поворачивался. Когда Аник подрос и стал играть с деревенскими ребятами в звери-охотники, оказался настолько быстроногим да шустрым, что поймать его не было никакой возможности даже у более рослых. Вот тогда будто бы кто-то и ляпнул, что он, как леший, неуловим. А ведь известно, что у детей прилепится, так уж надолго. К Анемподисту прилепилось навсегда.
