«… Что в имени тебе моём?[1]…»
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся, —
И нам сочувствие даётся,
Как нам даётся благодать…
Фёдор Тютчев
Строчка поэта, которую смогла запечатлеть наша память и над которой сумела потрудиться наша душа, принадлежит уже не только автору, но и всем нам, кто посчитал необходимым её заметить, по-своему прочувствовать и осмыслить.
То же самое можно сказать и о произведениях живописи. Мы можем ничего не знать о художнике, но если его работы пробуждают наши мысли и чувства, то вряд ли нас стоит упрекать, что мы ощущаем к ним сопричастность. Такова логика творчества – подпитываясь от традиций своего народа и его истории, художник возвращает этому народу то, что тот по праву может почитать своим.
А для художника вопрос, что́ он должен признавать принадлежащим себе, имеет совершенно особое ценностное измерение, к которому лучше всего подходит максима Иоанна Златоуста: «Подлинно твоё только то, что ты отдал другим». Но чтобы что-то отдать, должны найтись те, кто готов этот дар принять, признать необходимость этого дара и его уместность. А это не всегда достижимо: чтобы художнику быть «услышанным» нужно помимо неустанного совершенствования в своём мастерстве, иметь ещё и толику везения – общественного признания, столь же необходимого для него, как и виртуозное владение кистью. Действительно, художник способен обходиться без материального преуспеяния, не обращать внимания на пристрастия и моду своего времени, может даже вовсе не иметь биографии, однако ему сложно смириться с отсутствием у него возможности непосредственного обращения к своему зрителю. Что, собственно, равносильно произнесению его имени всуе, или, расшифровывая этот устаревший термин, быть замеченному в «суете людской». Не замеченный, не представленный «в миру» художник, безусловно, не может рассчитывать ни на приятие, ни на понимание своего творчества. И дело тут совсем не в честолюбии. Вот что писал по этому поводу один из самых замечательных литераторов-шестидесятников, тонкий ценитель и знаток искусства Лев Валерианович Куклин: «Картина… по- настоящему рождается только тогда, когда на неё смотрит зритель, – ценитель ли живописи или простой любитель.
Конечно, хорошо быть автором “Явления Христа народу” или “Бурлаки на Волге”, – когда ты точно знаешь, что картина висит на музейной стене, и перед нею проходит вечная череда любопытствующих посетителей!
Но ведь чаще всего случается так, что картина – в единственном, замечу, числе! – увозится покупателем из мастерской художника в неизвестность, а автор, живописец, её продавший не может дать гарантии, что на его детище смотрит ещё хоть кто-нибудь, кроме её владельца…
Какая же, в сущности, странная и печальная судьба у большинства полотен!»
Общественное признание позволяет художнику избежать для своих творений такой незавидной участи и воспринимать свою деятельность как значимую и полезную.
Во времена Средневековья практически все мастера оставались безымянными. Это и понятно: искусство подчинялось духовным предписаниям и канонам, и авторство, как таковое, значения не имело.
Хотя к мастерам, выполняющим работы для клира, и предъявлялись особые требования, они, по сути, так и оставались простыми ремесленниками. На заре Возрождения, когда вновь, со времён Античности, появляется общественный запрос на возвращение значимости человеческой личности, у художников, наконец, появляются имена, а, чаще всего, прозвища, согласно каким-нибудь характерным для них особенностям внешности или происхождения. Так мы знаем итальянских художников Гверчино (guercino – косоглазый, итал.) и Тинторетто («маленький красильщик». Tintore – красильщик, итал.), Мабюза
(Мобежский – из Мобёжа, Нидерланды) и Эль Греко (greco, исп. – грек)… И, разумеется, всем нам хорошо знакомы имена Рафаэля, Тициана, Рембрандта, Джотто и Леонардо. Отметим при этом, что это всё-таки всего лишь только их имена. В русском искусстве такой участи среди живописцев удостоился Дионисий – один из немногих светских мастеров иконописи, продолжатель живописной традиции Андрея Рублёва.
Позже, когда численность цеха живописцев значительно возросла, в качестве обязательного уточнения авторства у художников появляются ещё и фамилии. Но сути явления это не изменило – самых значительных и известных художников мы всё равно обозначаем кратко: Репин, Куинджи, Левитан, Шишкин… Это те имена, без которых мир не то что неполон, а без которых невозможно представить целостность мировосприятия каждого из нас, поскольку во внутреннем диалоге с ними формируется наша личность и наш отдельный, особенный взгляд на мир. Эстетическое переживание всегда уникально, в силу исключительности личного опыта и особенностей восприятия увиденного. Художник дарит зрителю мир своих ощущений и ассоциаций, но как его слово отзовётся, в значительной степени зависит от зрителя. Однако художник вправе рассчитывать на созвучие в понимании, если в его образах присутствует та «правда земли», то глубинное проникновение в суть изображаемого, которое непосредственно обращено к коллективному бессознательному, призвано будоражить память и давать простор для воображения. Творчество Шишкина как никакое другое подходит под такое определение.
О том, какие чувства и эмоции пробуждает у зрителя упоминание имени нашего знаменитого пейзажиста, можно судить по рецензии в одном из московских изданий 1898 года:
«… яснее сказать просто: И.И. Шишкин. Даже совсем не требуется пояснения имени, все его хорошо знают… Один мой знакомый уверяет, что у него всегда при имени И.И. Шишкина тотчас же сразу возникает в уме яркое впечатление большого, преимущественно соснового леса и даже чувствуется характерный сосновый запах, так что всегда хочется глубоко вздохнуть. Оно и понятно – ведь кто же не надышался вволю этими лесными ароматами около его бесчисленных картин…»
И сейчас, полтора века спустя, имя Шишкина любимо народом и всё, сделанное им, воспринимается как неотъемлемая и наиболее ценная часть национального художественного наследия.
