Семёну было сорок, но от любви кружилась голова как у какого-нибудь прыщавого юнца. «Лиза, Лизонька», – шептал, а иногда даже пытался неумело напевать он.
Старики родители тоже были рады. Почти прекратились срывы, когда Семён ни с того ни с сего начинал кричать, надувая у губ пузыри – так вместе со слюной выходила обида на жизнь, хлопая дверями и демонстративно включая в своей комнате эту кошмарную, молотком бьющую по голове музыку.
Он корил их в своих неудачах на личном фронте. Но видит бог, при чем здесь они? Разве родители были виновны в его полноте, мешавшей подружиться с девочками? Разве из-за мамочки и папочки на его одежде в области подмышек появлялись огромные пятна, источавшие столь неприятный запах? Или из-за них лицо его приобретало пунцовый оттенок, когда Сëма оставался наедине с одноклассницами, а потом одногруппницами в институте? Нет! Конечно, нет! Они совершенно ни при чем. А если даже и так, то совсем чуть-чуть.
Впрочем, все эти неприятности и эти досадные дрязги теперь в прошлом. Ведь появилась Елизавета, или, как её называл Семён, Лизонька. Отголоски прежней стеснительности, вероятно, ещё звучали, ведь сын пока не решался представить избранницу своей семье. И семья понимала, довольствуясь до поры до времени восторженными рассказами.
Лиза была блондинкой с голубыми, льдисто-кристальными глазами. Она умело модно, а главное, изысканно одеваться, на неё заглядывались буквально все мужчины, совершенно никто не мог устоять. И какая же удача, что такая девушка, а ведь ей всего чуть больше 20, выбрала их Сëмочку. Чудо! Истинное чудо.
Рассказывал Семён, конечно, не всё: была одна запретная для них и заветная для него тема – постельная. Он довольно поздно и как-то нелепо, что ли, лишился девственности. На третьем курсе, когда все сверстники давно избавились от постыдного клейма, Сëма непонятно каким образом очутился на вечеринке по случаю завершения сессии. Звали на такие пати всех, но обычно он отмалчивался, отнекивался и никуда не ходил. А тут вот пошёл.
