Меня зовут Виталина
Слепящее солнце трепыхалось на небосклоне, пойманное в силки июльского полдня. Кровельное железо сочилось маревом, и крыши двухэтажных деревянных бараков напоминали огромные сковороды, готовые принять в свои раскалённые объятья кровящие куски мяса. Удушающий жар и тоска опустились на посёлок, во дворах стало пусто – всё живое бежало к воде. Люди знали, что вечером, когда округу затянет дымом далёких пока таёжных пожаров, станет ещё хуже. Люди спешили напитаться сыростью.
Впрочем, Катьке Ивановой нравилась даже эта неожиданная, оглушающая жара короткого северного лета. У Катьки всё было хорошо. Когда выходила на улицу, парни провожали её жадными, кобелиными взглядами. Длинные ножки, крепкая попка, налитая не по возрасту грудь – было что провожать. Всем нутром Катька чуяла волны вожделения и специально надевала халатик покороче, если выносила мусор или бегала в магазин неподалёку от их хрущёвки, одной из трёх на весь Нефтеправдинск.
Случалось, мать запускала вслед обидным словцом, но было понятно: делает это по привычке, сполняя родительский долг догляда, хотя давно уже всё приняла и со всем смирилась. Она даже радовалась, если Катька несла в дом немудреные подарки ухажёров – свежепойманного в Иртыше муксуна или подстреленную на озёрах утку. Женщине было непросто: после странной смерти мужа она в одиночку тянула и Катьку, и двух её младших братьев. Когда за дочкой стал ухлестывать Никита Сулимов по прозвищу Сулейман, мать решила, что с нищетой покончено, всю семью из осточертевшего болота безденежья вытащит шалая девка. Степановна верила в счастливые лотерейные билеты.
Отец Сулеймана ворочал какие-то тёмные дела с ненцами, и те уважительно качали головами: «Большой человек, однако». Путался с Сулимовым-старшим и отец Катьки, сгинувший после очередной поездки на дальнее стойбище. Все знали, что мужика уже давно нет в живых и что история пахнет кровью, но говорить об этом никто не хотел. Прилетевший из Ханты-Мансийска следователь на вопросы Степановны, уставясь в плексигласовую плоскость стола, упрямо цедил: «Никаких доказательств насильственной гибели. Погуляет и вернётся». Муж «гулял» третий год, официально значась пропавшим без вести.
И вот теперь дети бывших компаньонов крутили любовь. В двушке Ивановых как по волшебству появились видеомагнитофон, новый кухонный уголок и сверкающая подвесками люстра. Мальчишкам-близнецам Никита привёз дефицитные американские кроссовки, джинсовые костюмчики и пластмассовых роботов, раз и навсегда покорив не избалованные лаской души малышей.
Сейчас Катька с ленцой поглядывала на припорошенные пылью и уже начинающие желтеть от зноя кусты сирени, нарезая по двору круги в ожидании чёрного Никитиного «мерина». Под сарафаном у неё не было ничего, и 17-летняя девчушка твёрдо знала, что молодому мужчине это понравится. Откуда пришло к ней это знание, не смогла бы объяснить, даже если б кто и вздумал вдруг поинтересоваться её мыслями.
Никита опаздывал, и Катька изобретала, какими словами его встретит и что потребует за задержку. Движения становились резкими, полные губки что-то пришёптывали, сорванная ветка всё сильнее стегала по забору палисадника. Раздраженный взгляд скользнул по соседнему бараку, перед которым, как часто бывало, стояла искрившаяся солнечными бликами коляска Вики Линёвой. Катьке было известно, что девочка на два года младше, что занимается на дому, что с ней почти никто не дружит, зато через день таскается училка по литературе. Несколько мгновений Катька тупо пялилась на инвалидку, затем обрамлённый синей тушью глаз недобро сверкнул, и девушка двинулась к ветхой «деревяшке».
– Сидишь? – спросила Катька.
– Ага, – робко улыбнувшись, ответила девочка.
– Каждый день сидишь. Скука. А хочешь на карьер?
– Не знаю даже. Далеко, да и дорога там такая… Не проехать мне, – вздохнула Вика.
Девочка смотрела куда-то в сторону, чувствуя, что к ней вот-вот потеряют интерес и она снова останется одна. Хотя, может, оно и к лучшему. За девять лет, прошедших с той неудачной операции, Вика привыкла к одиночеству, привыкла к своим мечтам и книгам, даже к боли тоже привыкла. Она любила дни, когда мать, с трудом проталкивая коляску по дощатому полу подъезда, выкатывала её на улицу и мир выплескивался за квадрат окна, становясь почти таким же, как в книжках.
Фигура старшеклассницы загораживала свет, была тёмной, от неё веяло каким-то неприятным, несмотря на жару, холодом. А когда девушка только подходила, Вика успела её изучить. Солнце навылет пробивало красивое здоровое тело, в нужных местах проявляя пухлые округлости и даже темнеющий треугольник там, внизу. «Смелая», – восхитилась про себя.
– Дурочка, мы тебя довезëм, – раздалось сверху.
Нависая над новой знакомой, Катька беззастенчиво разглядывала синюю расхлябанную коляску. Её подлокотник украшала наклейка – диснеевская Русалочка, мультики про которую каждую субботу крутили по ящику.
– Только покажешь, как вот это, – небрежно кивнула на коляску с сидящей в ней Викой, – собирается.
– Да что ты, у меня мама через два часа придёт, – испуганно возразила девочка.
– Трусишь? Ну не хочешь – как хочешь. Дело-то доб-ро-воль-но-е, – по слогам произнесла Катька, сделав вид, что собирается уходить.
– Погоди, я согласна…
В этот момент возле хрущёвки резко взвизгнуло, и, повернувшись разом, собеседницы увидели тормознувший у подъезда «Мерседес» и выходящего из него чернявого мужчину. Катька бросилась к кавалеру, прижалась, вдавив свои острые соски в чужую грудь, и начала что-то быстро шептать. Никита сперва непонимающе глядел на подругу, потом скривил рот, кивнул, снова прыгнул за руль и, лихо развернувшись, подкатил к бараку.
– Ну, добро пожаловать на борт, – сказал он, усмехаясь и поднимая лёгкое тельце в воздух.
Устроил девочку и сумел, немного поковырявшись, сложить и засунуть в багажник коляску. Катька, от которой резко пахло потом и похотью, плюхнулась вперёд, удобно развалясь в прохладе салона. Пока ехали к карьеру, почти неслышное бормотание кондиционера и напевы магнитолы заглушал её щебет. Вика не слушала, зачарованно глядя в окно и поглаживая велюр сиденья. В такой машине она ещё не ездила никогда.
