Пролог
Все мы иногда ловим себя на убегающей быстроходной мысли о том, что наша жизнь могла сложиться иначе, случись определенные обстоятельства иначе, если бы мы стерпели, смолчали там, где это было бы уместнее, или, наоборот, высказались, проявили храбрость и мужество, когда чувства рвались из груди, но мы их подавили или вытеснили.
К сожалению или к счастью, нам не дано вернуть время вспять, обратиться к моменту, когда были брошены слова, глубоко ранившие нас или наших близких, когда еще можно было остановиться и подумать, есть ли шанс, последний или предпоследний, что-то исправить. И несмотря на это, как же порой бывает заманчиво представить альтернативное развитие событий, как приятно, глядя на человеческие ошибки, сказать себе, что можно было быть мудрее.
Перед вами, дорогой читатель, предстанет далее размышление на тему, что могло бы быть со знакомыми с детства героями, если бы они попытались склеить осколки былых отношений, решились выразить чувства, бушевавшие, возможно, в их сердцах и душах. Мы с вами вернемся к знаменитому произведению А. Дюма «Три мушкетера», к двум неудачливым супругам, один из которых сделал выбор в пользу чести и долга, замуровав свою любовь под маской безразличия и презрения, а другой столь яростно отдался чувству мести и ощущению жизни, что потерял последнюю значительно раньше намеченного срока. Конечно, речь пойдет о Миледи и Атосе.
Когда же могло произойти альтернативное развитие их отношений? В сцене перед казнью было уже слишком поздно, маятник событий уже был запущен со стремительной скоростью, не будем забывать и про гордыню, которая была важной составляющей характеров этих персонажей. В сцене повешения на охоте? Слишком рано, иногда воссоединение становится возможным только на основе опыта боли потерь, сожалений и возможности раскаяния.
Итак, все верно, мы найдем шанс для наших героев в супружеской сцене, куда мы перенесемся и начнем наше повествование.
Горечь! Горечь! Вечный привкус
На губах твоих, о страсть!
Горечь! Горечь! Вечный искус —
Окончательнее пасть.
М. Цветаева
– Да, Миледи, – ответил Атос, – граф де Ла Фер собственной персоной нарочно явился с того света, чтобы иметь удовольствие вас видеть. Присядем же и побеседуем, как выражается господин кардинал.
Объятая невыразимым ужасом, Миледи села, не издав ни звука. Сказать, что она боялась этого мужчины, которому судьба отвела место ее первого мужа, не сказать ничего. Он был тем, кого она так и не научилась обводить вокруг пальца, кто сразу мог разглядеть за ее кокетством, лицемерием, притворством. Когда они познакомились, он был слишком влюблен, чтобы ставить под сомнение ее слова, но сейчас…
– Вы демон, посланный на землю! – начал Атос. – Власть ваша велика, я знаю, но вам известно также, что люди с божьей помощью часто побеждали самых устрашающих демонов. Вы уже один раз оказались на моем пути. Я думал, что стер вас с лица земли, сударыня, но или я ошибся, или ад воскресил вас…
Говоря это, мушкетер осекся. На самом деле мысль о том, что он тогда сделал, превратила его жизнь в сущий ад, он и заснуть мог, только изрядно выпив, заставив себя таким образом стереть ее повешенное тело из своей памяти.
– Вы полагали, что я умер, не правда ли? И я тоже думал, что вы умерли. А имя Атос скрыло графа де Ла Фер, как имя леди Кларик скрыло Анну де Бейль! Не так ли вас звали, когда ваш почтенный братец обвенчал нас?.. Право, у нас обоих странное положение, – с усмешкой продолжал Атос. – Мы оба жили до сих пор только потому, что считали друг друга умершими. Ведь воспоминания не стесняют, как живое существо, хотя иной раз воспоминания терзают душу!
– Что же привело вас ко мне? – сдавленным голосом проговорила Миледи. – И чего вы от меня хотите?
Она не слушала далее, что он говорил, задним умом понимала, что он перечислял ее прегрешения, главное, что она восприняла, что он знает о ее разговоре с Ришелье, об охранной грамоте, боже, значит, он подслушивал!
Лицо Миледи стало смертельно бледным.
– Вы сам сатана! – прошептала она. Так оно и было в ее представлении. Этот мужчина сломал ей жизнь в шестнадцать лет, сейчас он появился в самый неподходящий момент, чтобы опять ее разрушить.
– Быть может, но, во всяком случае, запомните одно: убьете ли вы или поручите кому-нибудь убить герцога Бекингема – мне до этого нет дела: я его не знаю, и к тому же он англичанин, но не троньте и волоска на голове д'Артаньяна, верного моего друга, которого я люблю и охраняю, или, клянусь вам памятью моего отца, преступление, которое вы совершите, будет последним!
Эта фраза вывела из себя Миледи. Гасконец соблазнил ее, явившись под видом де Варда в ее спальню, а сейчас ее муж, который по всем законам совести и чести должен был защищать ее, говорит об этом проходимце как о святом.
– Д'Артаньян жестоко оскорбил меня, – глухим голосом сказала Миледи. – Д'Артаньян умрет.
Атос хотел сказать, что ее невозможно оскорбить, напомнить ей о клейме лилии на плече, но слова не смогли сорваться с губ, он совсем недавно, еще не зная имени женщины, истинно верил, что поведение друга бесчестно, сейчас, поняв, кем была эта несчастная, когда он узнал, что гасконец соблазнил и обманул его жену, кровь в его жилах леденела.
– Он умрет, – повторила Миледи. – Сначала она, потом он.
У Атоса потемнело в глазах. Глядя ей в глаза, он знал, почему она сказала эту фразу, она хотела напомнить ему о том, что он принес ее в жертву своей чести. Он встал, выхватил из-за пояса пистолет и взвел курок.
Миледи, бледная как смерть, пыталась вскрикнуть, но язык не повиновался ей, и с оцепеневших уст сорвался только хриплый звук, не имевший ни малейшего сходства с человеческой речью и напоминавший скорее рычание дикого зверя; вплотную прижавшись к темной стене, с разметавшимися волосами, она казалась воплощением ужаса.
Атос медленно поднял пистолет, вытянул руку так, что дуло почти касалось лба Миледи, и голосом еще более устрашающим, оттого что в нем звучали спокойствие и непоколебимая решимость, произнес:
– Сударыня, вы сию же минуту отдадите мне бумагу, которую подписал кардинал, или, клянусь жизнью, я пущу вам пулю в лоб!
Миледи, до этого испуганно вжимавшаяся в стену, вдруг выпрямилась. Она испытала странное чувство спокойствия, которое бывало с ней всего несколько раз, что-то в глазах и словах мужа заставило ее усомниться в этой клятве. Если бы он поклялся памятью отца, честью, вот тут бы она не задумываясь отдала ему документ, но когда он произнес клятву на своей жизни, она как будто впервые за весь разговор по-настоящему посмотрела на него: за последние шесть лет жизнь не была благосклонна к нему, он явно много пил, заметно похудел, она со злорадством поняла, что ее убийство не принесло ему радости и удовлетворения.
