Алексей, великий князь Гормовский, будущий царь всей Арсийской империи, а ныне единственный наследник трона и надежда всей династии, оттопырил мизинчик и осторожненько ткнул им в бюст княгини. В оправдание его можно было лишь сказать, что бюст этот был на диво привлекателен. Поговаривали, что именно благодаря ему княгиня, собственно, княгиней и стала: выдающиеся достоинства ее затмили разум шестидесятисемилетнего князя, почтенного вдовца и человека строгого нрава.
Увы, нрав перед бюстом не устоял.
А сердце князя, оказавшегося изрядным ревнивцем, не выдержало семейной жизни, остановившись на третий год ее. Наследники, само собой, попытались избавиться от молодой вдовы, но та завязала несколько успешных знакомств, благодаря которым сумела сохранить и часть состояния, и титул.
Да и то поговаривали, что франки весьма щедры к своим… сотрудникам.
– Вы так… впечатляющи! – вздохнула она.
Бюст заколыхался, грозя выйти из атласных берегов декольте. Черная мушка на нем, показалось, подмигнула весьма кокетливо. А вдова тронула рыжеватые волосы – крашеные, ибо на той неделе была она блондинкой, но ровным счетом до того момента, как Лешек обмолвился, что от блондинок устал, – и громко вздохнула:
– Могу ли я рассчитывать на милость великого князя…
И реснички опустила.
Ишь ты, выдрессировали.
– Ах, конечно, можете. Великий князь ко всем милосерден… невзирая на происхождение. – Томная красавица, работавшая на бриттов, не смогла упустить момента.
– И возраст, – отозвалась княгиня, раскрывая веер из страусиных перьев.
Тот затрепетал, и Лешека окатило душной волной парфюма, щедро сдобренного приворотными средствами. А это уж ни в какие ворота не лезет. Так что чихнул он весьма искренне и еще более искренне поинтересовался:
– Чем это тут завоняло?
Фыркнула смуглокожая бриттка, которая, между прочим, являлась подданной Арсийской империи и к роду принадлежала древнему, но, по несчастью, обедневшему, чем коварные бритты и воспользовались, смутив разум юной наследницы золотом и обещаниями будущей спокойной жизни в предместьях Лондиниума.
Чем ей Лондиниум глянулся, Лешек не понимал.
Помнил он этот городишко: тесный, грязный и вонючий. Не то что родной Арсинор.
– Это… – княгиня слегка зарозовела, – горничная перестаралась.
– А гоните ее, – посоветовал Лешек и окинул взглядом зал.
Прием шел. И шел себе…
Еще часа два – и можно будет удалиться, не вызвав особых пересудов. А до того… Он бросил тоскливый взгляд на часы и подал руку княгине, вызвав приступ злости у ее соперницы.
– Вы позволите?
Танцевала она для бывшей торговки весьма и весьма неплохо. Правда, слишком часто вздыхала, отчего бюст приходил в волнение, вызывая оное же в кавалерах иных, с которыми приходилось сталкиваться. Вот споткнулся, едва не растянувшись на глянцевом полу, поручик Ржевин, шею вытянул, разом позабывши про приличия и невесту, которую, собственно говоря, и выгуливал. Вот икнул, подавившись вином, престарелый генерал-майор Визовский, вот две почтенные дамы склонились друг к другу – стало быть, разнесется завтра по городу новая старая сплетня.
– Ах, – княгиня осторожно коснулась щеки наследника, – Лешенька, я так по вам соскучилась, вы не представляете. Без вас мне тоскливо…
Тоску княгини разгоняли двое любовников, но, судя по докладам, держала она их исключительно здоровья ради. И соблюдала притом похвальную осторожность в отличие от соперницы, которая позволила себе чрезмерно увлечься неким чиновником низкого ранга.
– Простите, – отозвался Лешек. – Не мог. Дела… Папенька, знаете ли, работать велел.
– Ах, как жестоко! – почти искренне возмутилась княгиня. – И что вы?
– Работаю.
– Кем?
– Наследником! – Он позволил себе слегка споткнуться и даже наступить на розовую туфельку. Жаль, подолы платьев укоротили по новой моде, на подолы наступать всяко сподручней было бы. – Велел придумать развлечение, чтоб для народа… Я ему ярмарку предложил. На ярмарке хорошо…
Правда, после предыдущего покушения самого Лешека на ярмарки не пускали, да и матушка слово взяла, что и он сбегать не станет. Слово пришлось держать, отчего жизнь сделалась вовсе уж тоскливой.
– А он?
Княгиня не забывала демонстрировать искреннейший интерес.
– А чего он? Он сказал, что ярмарки, они каждый год приключаются. Надо иное. Чтоб интересное… новое… принципиально.
Самое отвратительное, что именно сейчас Алексей, князь Гормовский, не лгал. Вот что вздумалось батюшке отвлечься от дел иных, куда более серьезных, ради этого? Мол, репутация династии, престиж, влияние на умы и сердца… А Алексею думай, как на эти умы влиять.
С сердцами вместе.
Будто ему мороки с пошлинами на дерево мало – купцы воют, мол, разорятся, если будут возить не рубленое, а доску. Иноземные тоже воют, что разорятся, эту доску по завышенным ценам покупая, дескать, у них своих лесопилок хватает.
Это верно, хватает.
Но и продавать строевой лес по цене щепы совесть не позволяет. И здравый смысл, который Лешек уважал куда больше совести.
А еще соляной промысл, который вдруг оказался не в тех руках. И заговорщики эти, чтоб им икалось всякий раз, как о них Тайный приход подумает.
– Принципиально… – Княгиня призадумалась, на долю мгновенья утратив маску легкомысленной дурочки. А ведь не только бюстом она мужа зацепила, не только. И как это наши-то подобное богатство проглядели? Недорабатывают. Как есть недорабатывают. – А знаете, князь, слышала я, что в прошлом году бритты провели конкурс красоты – сперва на местах, а после уж столичный. И каждая девица, независимо от сословия, могла принять участие.
Конкурс, стало быть?
– А что, – княгиня лукаво улыбнулась, правда, веер открывать не рискнула, – случись мне там побывать, как полагаете, был бы шанс?
– Не шанс, – Лешек покорно уставился на резную бархатную мушку, – полагаю, вы бы заслуженно победили.
– Вы мне льстите.
И не только ей, но что поделаешь: положение обязывает.
Тремя часами позже он излагал почти свою, но вполне удачную придумку батюшке.
Милостью Божию его императорское величество Александр IV, самодержавный властитель всея Арсийской империи, а также земель Ближних и Дальних, островов Венейских и трех морей, слушал, подперши щеку кулаком. Слушал, следовало сказать, превнимательно, пусть и во всей фигуре его наблюдалась некоторая вялость.
– Конкурс красоты, говоришь, – презадумчиво произнес он, зацепившись за волосок на седой бороде, – а это, может статься, весьма перспективно, весьма…
Волосок он выдернул.
Поморщился.
И испепелил тут же.
– Чешется, зараза, – пожаловался Александр IV, прозванный в народе – не без подсказки, само собою, – Блюстителем. – Я уж его просил, чтоб поаккуратней, а все одно чешется.
