– Ааааа! Федька!!!
Истошный женский крик прорезал холодный утренний воздух, застывший над деревней. Перепуганная Варвара, с дрожащим подбородком и округлившимися глазами, не разбирая дороги, неслась обратно к хатам. От реки тянуло зловещим равнодушием. На серой водной глади спокойно болталось сизое, вздутое тело Федьки. К пузырящейся грязной рубахе налипли тина и мошкара. В камышах что-то хлюпало.
Всю неделю деревня волновалась и судачила о том, что произошло.
– Как пить дать, это мавки1! – утирала сопли Федькина жена Варвара, занимаясь с другими бабами починкой одежды. – Любил мой Федька к реке ходить, на воду глядеть. Вот они его и приметили.
– А был бы Федька умнее и при себе железную иголку держал, – со знанием дела изрекла Варварина соседка, небрежно и быстро накладывавшая на прорехи стежки, – так ни одна мавка бы не сунулась.
– Али не мавки это, а проклял кто твоего Федьку… – с сомнением протянула третья баба.
Всё это время на женщин издалека поглядывала Аксинья, местная кликуша2, молодая девка лет двадцати от роду. Босоногая и простоволосая, она тихо раскачивалась из стороны в сторону и что-то бормотала себе под нос. Вдруг Аксинья упала на четвереньки и закукарекала петухом.
Бабы тут же прекратили свои разговоры и уставились на Аксинью в ожидании пророчества.
Девушка ещё какое-то время кукарекала, потом замерла, будто бы прислушиваясь, и начала вопить:
– Беда идёт! Будет здесь Дьявол за наши грехи! Как осенний ветер листвы на деревьях не жалеет, так и Дьявол людей в деревне не пощадит!
Аксинья ещё ругнулась, дёрнула себя за волосы и, повалившись на землю, принялась стонать. Бабы перекрестились, переглянулись и бросились к девушке.
– Аксиньюшка, милая, а в каком облике Дьявол придёт? – взволнованно спросила соседка Варвары.
– Беда идёт! – не унималась Аксинья.
– Мужчина или женщина? – осторожно предположила Варвара.
– Мужчина, чистый Дьявол! – всхлипывала Аксинья. – Беда идёт.
– Отойдите! Я помогу ей! – звучный мужской голос заставил баб испуганно шарахнуться в сторону. Стоило им признать говорящего, как испуг на лицах сменился холодом и недоверием.
– Шли бы Вы, доктор, – исподлобья посмотрела на Максима третья баба, – дед Егор ни травами, ни заговорами не смог из Аксиньи бесов изгнать. Негоже Вам со своей медициной соваться туда, где Господь всё решил.
Игнорируя сказанное, Максим протянул руку к кликуше. Он не успел её коснуться, как Аксинья завопила с удвоенной силой:
– Не трожь меня, не трожь, не трожь меня, Дьявол!
Аксинья вновь начала кататься по земле и рвать на себе волосы. С конюшни как раз выходили мужики. Они тут же накинули на девушку хомут и принялись расспрашивать:
– Скажи, Аксинья, хороший урожай мы снимем в этом году али всю зиму нам лапу сосать?
Доктор отступил назад и печально посмотрел на умалишенную и её зрителей. Смахнув с лица прядь каштановых волос, Максим тряхнул головой так, будто одновременно пытался избавиться от назойливой мысли. Быстрым шагом он пошёл прочь.
3
Всё говорило о наступлении осени: день становился короче; мужики завершили полевые работы; промозглый ветер нещадно задувал во все щели в хатах. Старухи ворчали, что такой ветер – верный признак долгой и холодной зимы.
В деревне начинались гуляния. Девки хоронили мух в свекольных гробиках и водили хороводы. Трёхлетние карапузы ждали, пока над ними прочтут молебен и посадят их на коня в знак прощания с младенчеством. Молодые мужчины присматривались к невестам. Все пили пиво и горланили песни.
К полуночи нестройная, но весёлая толпа кольцом собралась вокруг сельского старосты Саввы. Он должен был трением сухих палок добыть огонь для осенних засидок4.
Максим стоял немного поодаль толпы, завороженной обрядом, и наблюдал за происходящим. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как его прислали в деревню улучшить санитарную обстановку и медицинскую грамотность крестьян. С каким рвением доктор ни брался за дело, всё было зря. Со всеми своими несварениями, растяжениями, болями, инфекциями и прочими недугами крестьяне продолжали ходить к местному знахарю деду Егору. Ещё чаще они пускали всё на самотёк, ссылаясь на волю Божью.
Палки сухо скоблились друг об друга, однако Савве не удавалось высечь ни искры. Дети вертелись на месте, девки заунывно тянули песню, мужики косились на выставленные бутылки самогона. Савва пыхтел, снова и снова чиркая палками друг о друга. У него на лбу появилась испарина. Рубашка одним краем вылезла из-под пояса. Наконец, староста с особым отчаянием треснул палкой о палку, и вспыхнул огонь. Молодая баба Федосья, протянула спицу, чтобы поджечь её, как вдруг порыв ветра подхватил пламя и рывком бросил его Савве в лицо. Староста завопил и, пытаясь потушить свою рожу руками, повалился вперёд на Федосью.
На Федосье тут же вспыхнул кафтан. Обезумевшая баба начала метаться и истошно орать, потом рухнула на землю и в полубессознательном состоянии принялась кататься из стороны в сторону. Савва тоже упал на четвереньки, но по счастливой случайности угодил левой рукой в лужу. Не раздумывая, староста припал к ней лицом. Вода зашипела. Кто-то из крестьян пытался унять огонь на Федосье своею рубахой, но ничего не выходило. В конце концов, два мужика притащили кадку с грязной водой и опрокинули её на Федосью. Баба слабо застонала и обмякла, потеряв сознание.
Крестьяне пришли в крайнее беспокойство. «Дурной знак!», «Что будет теперь?» – раздавалось в толпе. Мужики, кто стоял ближе, подхватили на плечи Савву и Федосью и потащили их в сторону хат. Остальные взволнованно потянулись следом.
