Рисунок для титульной страницы: Сабина АлександроваЛитературный альманах «Перцепция» предназначен для распространения и популяризации литературы как искусства и не преследует иных целей.
«Перцепция» – это символ. Мир может быть дружелюбным к творцам. Мы это покажем на своём примере. Если Вы хотите напечатать рукопись или предложить иллюстрацию в сборнике, просто напишите нам на электронную почту или в телеграм.
Сделаем это вместе!
Выражаю огромную благодарность авторам и художникам, которые самоотвержено предоставляют свои труды.
Всеправазащищены.Любоекопирование без согласия автора текста илисоставителейсборникабудетпресле-доватьсяпозакону.
Мы в телеграм: https://t.me/litraryperception
ПРОЗА
Александр Крамер
Костёр
Нет, извините, водки – я не хочу. А почему вы подумали? Ах, наверно, из-за этого моего… замарашного вида. Так это, понимаете ли, не образ жизни. Это, это… да бог с ним. Раз всё, как говорят украинцы, «догоры дрыком» встало, что ж тут, что ж тут поделать. Знаете что, если можно, если только вас не слишком обременит – закажите мне лучше чаю, с лимоном, пожалуйста; на улице холодрыга такая, и я так жасно, так ужасно промерз, – сил просто нет… Вы меня, если можете, извините, раньше бы – никогда… но теперь… наизнанку все… вывернулось… изнутри изменилось, непоправимо… непоправимо… что же делать теперь… что же теперь остается – или…или… Но на торое «или» другая воля нужна, а она не у всех есть, понимаете, совсем она есть не у всех…
Вот спасибо, век буду помнить. Когда ничего не закажешь, выгоняют, немедленно. А на улице вон как… лютует… Мне б хоть немного, немного пересидеть… Очень сильно замерз, очень сильно… А чай горячий какой, и пахнет как вкусно… Знаете что, а давайте я, пока чай буду пить, историю вам расскажу, а то вы сидите один, понурый такой, нахнюпленный… Вам грустно, наверно; а я поболтаю немножко, может, повеселее вам будет. Надоест, вы скажите, не стесняйтесь, скажите, я перестану. Ну вот и ладно, ну вот…
Знаете, я один, ведь, живу. Паршиво, конечно, но так… обстоятельства так сложились, ничего не поделать… вся эта новая жизнь… Привыкнуть – нельзя, но свыкнуться, свыкнуться – можно. Я свыкаюсь со всем этим понемногу, только вот все никак следить за собой не научусь, но это не важно, не важно… Да, так, значит, совсем иногда паршиво становится, и что тогда делать – не придумать никак. Телевизор я продал… давно, радио, правда, есть, старенькое, но страшно надоедает… А за домом моим – огромный пустырь, и окна моей квартиры туда выходят; там в наши благополучные времена строить что-то надумали, да вдруг и забросили. Теперь там огромная свалка, огромная, собаки бродячие бегают, кошки, отребье всякое иногда забредает… Ну, не важно…
Обычно я, чтобы дома один не сидеть, шатаюсь по улицам. Иногда… до полного изнеможения, сегодня, видите, вот, сюда аж забрел – черт знает, как получилось… Но только здоровье уже не всегда такие походы предпринимать позволяет, уже не всегда, да и погода… Тогда я сажусь у окна и смотрю на пустырь, особенно вечером – хоть какое-то развлечение; одному очень, знаете, трудно сидеть и время так тянется – невыносимо… А на пустыре, там всегда что-нибудь происходит, особенно летом… или весной… или осенью – когда погода хорошая. Зимой, как сейчас, там, правда, нет никого, но это не важно, не важно, тогда я просто жду, а вдруг что-нибудь да произойдет… и от ожидания этого время тоже немного быстрее проходит, совсем немного, но все же быстрее… Правда, в последнее время не спасает и это.
Да, так вот я недавно сидел, сидел – и надумал: пошел на пустырь, насобирал там деревяшек, картонок, – в общем, всякого барахла, – в кучу стащил и – поджег; потом вернулся домой, сел у окна и стал на огонь смотреть, как он весело там, в темноте кромешной горит… Знаете, если смотреть, если долго смотреть на огонь, мысли всякие в голову вдруг приходить начинают, воображаешь тогда что-нибудь… прошлое хорошо вспоминается, разности всякие… и не скучно тогда… почти. Мне так это понравилось, так понравилось, что я стал довольно часто костер на своем пустыре зажигать и смотреть на огонь. Но недавно, недавно, еще осень была, перед самой зимой, какой-то мерзкий бродяга стал зачем-то огонь мой тушить: только я костер разожгу, только к себе на этаж поднимусь, включу ночник у окна, как этот подлец выныривает из темноты – следил за мною, наверное, свет в окне моем, что-ли вычислил – не знаю, и принимается все ногами расшвыривать, и при этом, скотина, приплясывает, тряпкой какой-нибудь над головою размахивает, издевается…
Я не знаю, не знаю зачем он представление это устраивал, чем мой костер ему помешал… Ну погрелся бы, посидел себе у огня – холодно ведь, – так нет!.. Сильно меня он тогда, мерзавец, достал.
Однажды я разложил костер, но только сделал вид, что ушел, только вид сделал, свет заранее возле окна включил – забыл, значит, – а сам притаился невдалеке за стеной недостроенной, дождался, когда он костер расшвыривать станет и набросился на него…
Мы схватились с ним просто насмерть, рычали, как звери, катались по земле, пытались порвать друг друга на части – два тощих неандертальца в борьбе за первобытный огонь… Что вы… улыбаетесь… Так ведь оно и было на самом деле, так и выглядело! Да и чем мы от них если начать разбираться, чем мы сильно от них отличаемся? Машинами всякими, телевизорами? Разве ж это отличие?! Как только у нас, таких продвинутых, как сейчас говорят, ненадолго ерунду эту электронную и механическую отбирают, мы тут же, ну тут же ведь, кубарем к предкам нашим и скатываемся, и, как ни в чем не бывало, спокойненько продолжаем жить без гордости нашей, замечательной нашей цивили- зации… Ну ладно, давайте я дальше вам расскажу.
Мы вконец ослабли от этой бешеной драки, не по возрасту была она уже нам, да и не по нынешним физическим нашим кондициям, но я вдруг изловчился и изо всех своих сил ударил его камнем по голове. Он сразу, как-то обмяк и затих, обмяк и затих совершенно, а я испугался ужасно этой его неподвижности и убежал.
Всю ночь меня колотило, выворачивало наизнанку, все казалось, что я забил его насмерть и теперь меня, – обязательно найдут и посадят. Можно было бы выйти и посмотреть, но я все никак не решался выйти на черный пустырь, все никак не решался, только мучился все больше и больше, и к утру уже был почти неживой от страха и боли… Но утром, когда вообще не так страшно, что бы ни было, я все же пошел. Конечно, никого и в помине там не было, одни только жалкие головешки, одни головешки…
Вечером этого дня я, как всегда, сел у окна и стал смотреть на пустырь; и вдруг это пугало огородное появилось, костер разожгло и стало приплясывать и призывно руками махать: выходи, мол. Меня отчего-то такое от этого горе взяло, что я даже заплакал, как дамочка неврастеничка – навзрыд, никак остановиться не мог, рыдал, пока не заснул. Назавтра я вечером снова сел у окна, но не зажигая ночник, думал так его с толку собью, но он снова костер разложил, и стал, как картонная кукла, дрыгать ногами и руками размахивать. Скотина! Скотина!
