Как то летом под вечер в крутом переулке у Дона одна баба будила крепко выпившего старика. Старик разлегся прямо посреди улицы. Друг за другом до самой железной дороги тянулись дворы со старыми кирпичными домами. Деревянные крашеные заборы разноцветными лентами спускались по переулку и обрывались всего лишь в нескольких метрах от насыпи с блестящими рельсами. Она уже ни один час потратила впустую на поиски какого-то дома. Детвора, к которой она прежде преставала с расспросами, знать ничего не хотела ни про какой такой дом и ее хозяйку и бежала от нее купаться на Дон. Люди постарше только пожимали плачами и тоже ни чем не помогли. Приближалась ночь и у приезжей оставалась одна надежда на пьяного старика.
И не пройти, не проехать было через того старика, потому что Коля Понамарев был не просто там какой старичок, на которого и дунуть страшно, а прямо какой-то леший или целый медведь. Поначалу было видно что женщина испугалась и долго гадала, будить или дальше пытать удачу у редких прохожих. Но все же решилась, больно при всем своем диком лесном виде лохматый старик казался нестрашным, если к нему присмотреться. Ни клыков, ни острых загнутых ногтей и сопел по-доброму, по-стариковски. А известно же, что на добро и самый лютый зверь добром отвлекается, а тут не зверь, а пьяный старик.
– Старик проснись, проснись миленький, – пыталась она добудиться старика, а сама горько думала, что видно ей придется ночевать на улице. Последний раз в Аксае Галя была двадцать лет назад, и теперь все ровно как, заблудившись в лесу, наугад брела в переулках, читая названья незнакомых улиц.
Это была деревенская полнотелая рябая некрасивая женщина сорока лет с крепкой выпирающей грудью. По-деревенски с узлом в руках и одета уже в давно вышедший из моды атласный сарафан. Бедная и может кому-то покажется, что глупая темная, но знайте что непременно добрая по тому, как она будила старика.
– Проснись, проснись родимый. Ну что же ты, – сокрушалась женщина и, глядя на закатывающееся червонное солнце, расплакалась.
Пономарев закряхтел и попытался встать, но застыл на полпути, тяжело дышал и дико озирался по сторонам стоя на четвереньках.
– Спаситель! – обрадовалась женщина и стала помогать подняться Коли и еле справилась с дебелым стариком, крепким не по годам.
И так Коля схватил свою помощницу за руку, что та вскрикнула от боли.
– Ты чего?! – спросил Коля.
– А ты чего! – сказала женщина, обидевшись. Вон ручища какие. Леший!
Она свободной рукой подхватила старика под руку, и он снова, словно в стальные тески, мертвой хваткой сдавил ей руку.
Женщина болезненно застонала:
– Что же ты ногами не ходишь, а руку мне разломать так и норовишь?!
Коля ничего не ответил и тяжелым неловким шагом, словно на костылях, поддерживаемый помощницей, повел Галю вниз по переулку в сторону Дона.
– Ты что же, до дому меня вести собрался? – тяжело спросила женщина. – Где же я буду ночевать?
И тут она вспомнила, зачем она разбудила старика.
– Где мне Савельевых искать? – спросила она. – Веру Савельеву мне надо. Она здесь давно живет. Должны знать.
– Верка! – воскликнул Пономарев, как будто что-то припоминая. – Хорошая баба!
У женщины после таких слов, словно камень с сердца упал.
– Сестра? А? Похожа, похожа, – продолжал вселять надежду старик.
– Нет, где уж сестра. Крестница она отца моего и подругами мы с Верой ходили.
– Приехала?
– Приехала! Двадцать с лишним лет не виделись. Признает ли, даже теперь и не знаю. Боюсь. Ночевать негде, – горько вдохнула новая Колена знакомая. – А меня Галя зовут. Боева по мужу. А у Веры муж какой? Русский? Мать нам ее говорила, что Вера с мужем живет. Что молчишь?
Старик перестал плести за собой тяжеленные ноги, остановился и стал держаться за забор. Галя не торопила и освободила из своих объятий старика.
«Устал. Путь отдохнет», – думала добрая сердечная Галя.
Но тут старик как-то вскинул голову, признав, что ли знакомый двор и сделал движение повернуть назад. Но не справился. Ноги у него подкосились, и старик встал на четвереньки и как бычок встречает преграду на пути, уперся головой в деревянные дощечки забора, словно собираясь с деревяшкою мериться силами. И в туже минуту за забором как из-под земли явилась бойкая бабка в халате с таким победоносным и довольным видом на лице что, словно весь день только и делала, что поджидала застать в неприглядном виде соседа. И вот свершилось, небо вознаградило бабку за труд.
– Что старый хрыч, – язвительно ликовала бабка, упирая руки в бока, – опять глаза залил! Вот устроит тебе дочка. Устроит!
И она весело смеялась, представляя, как дочь задаст старику и преставала к Коле с любимым вопросом.
– Коля, а Коль, а ты на войне был? – спросила бабка подмигивая незнакомой бабе.
Коля кивнул и стукнулся лбом о забор
Соседка «ветерана» весело расхохоталась.
– Коль, а Коль? – продолжала пытать бабка сквозь слезы, проступившие от смеха и веселья на глазах. – А сколько тебе тогда лет?
Коля тяжело, словно в забытье поднял голову, посмотрел на свою мучительницу.
– Восемьдесят семь! – ответил Коля и снова стукнулся лбом о забор.
Бабка снова рассмеялась. Разговор доставлял ей удовольствие тем более при посторонней незнакомой бабе.
– А сколько же тогда мне? – спрашивала чернявая румяная бабка, на вид не страши шестидесяти. – Если я тебя на год младше.
Коля набрал в легкие побольше воздуха и выдохнул вместе с перегаром:
– Сто! Обеими ногами Любка в могиле стоишь.
Любка проглотила смех.
– Я тебя дам! Вот сейчас к дочке пойду, – обиделась Любка. Она тебе устроит в могиле!
И Любка, как и обещала, побежала звать дочь Кольки. Выбежала со двора, резво пронеслась с десяток метров вниз по переулку и заколотила в обитую жестью калитку.
– Давай скорей, – протрезвел Коля. Шатаясь, встал на ноги и довольно лихо заковылял в противоположную сторону верх по переулку подальше от дочери, соседки, расправы и неприятностей.
– Если дочь захватит, – жаловался на ходу Коля, – жизни не станет. В кухни закроет. У нее дело не станнит. Вся в мать! А Верка там живет, – на ходу сообщил Коля и показал в сторону, в которой спал и откуда сейчас пришел, словно он затем сюда только плелся чтобы встретиться с язвой соседкой, чтобы проветриться от ее нападок и трескотни. Но уже скоро Пономарев выдохся, остановился и снова стоял на четвереньках. Если мысли старика от прогулок вверх и вниз по переулку собирались во что-то единое целое, и он мог более или менее ясно начинать соображать, то во всем же остальном был противоположный печальный эффект. Старик быстро устал. Он тяжело дышал и обливался потом. Состарившиеся больные ноги не выдерживали крепкого крупного старика. И Галя поняла, что если она сейчас хоть на себе не дотащит старика до дома подруги, ночевать ей на улице, потому что, где искать дом матери Веры, она и вовсе не знала. И стала в очередной раз помогать подняться старику и тащиться вверх по переулку туда, где, по словам старика, жила Савельева.
