Вам никогда не станет страшно, никогда не забьёте сердце, когда вы переступаете каменный тюремный порог. Это самое жуткое.… Потому что если бы билось сердце и рыдало от ужаса, было легче… Тюрьма это враждебный открытый космос в котором вы можете погибнуть каждую секунду… Каждый миг… Секрет тюрьмы, когда вы, входите в тюрьму первый раз, вы не знаете, какого запаха смерть. Боль, отчаянье кровавые слезы на запястьях – это тюрьма. Вас не удивит, а именно откроется угнетение души человеческой. Вы смотрите на все с широкими глазами как в музеи, необыкновенном музеи, музеи людской жизни, жизни без свободы, думать и решать. Только потом вы решитесь, противостоять и сказать свое слово, но знайте, свое слово в тюрьме надо доказать, не с трибуны, не на бумаге, не в кино, не в интернете, а кровью…
– Пойдешь, в Теплый Карцер! – просто, без какой живой нотке в голосе сказал мне Бага. Знаменитый на всю Россию оперативник Ростовского Централа…
Его белоснежные зубы, только на первый взгляд улыбка Гагарина, это волчий оскал. Это права убить любого и каждого в тюрьме… Потому что он, Бага, волк, а вы если только осмелились волчонок…
Я не понял, куда и где меня ведут. Только насторожило, это собаки. Собаки шли вслед мне, я шел в наручниках. Спускаясь все ниже и ниже, словно в ад…
Вам кажется, что ад, это пламя. Нет, это лед, это жуть ледяного дыхания смерти, это кровь, которая стала стекать у меня с запястий…
– Раздевайте, его! – зарычал Бага.
Меня повалило несколько людей. Стали бить, заламывать руки, и волоков втащили в ледяную камеру – гостиную камеру. На бетонном полу штыри. Наступая тяжёлыми берцами мне на спину и топчась, оставляя гематомы на спине, меня приковали. Распяли голого.
– Отдыхай! – рассмеялся Бага.
Полу мрак… Грязь, кровь, стены, пол. Все в крови. На стенах свастика. Свастика в тюрьмах России, это не свастика символика фашизма, это протест, это буря в сердце, что вы выживете, что вы сможете, харкая кровью выжить…
Саня воробьев… Живой невысоко роста парень с улыбкой и золотой фиксой… Весь от щиколоток ног до головы в наколках. Пять судимостей за кражи… Сел первый раз на малолетку, в четырнадцать… Он только на вид всегда не унывающий. Однажды он посмотрел на меня сказал:
Просядь… В ногах правды, нет…
Мы сели за общак друг против друга… Саша, спросил:
– Вот карцер! Ты сидишь в карцере! Как согреться?
Я не понял и уставился на него, словно уперся в стену.
Какая то скорбь, одолела моего лучшего друга, близкого в тюрьме на Новочеркасске…
– Если достать до лампочек можно согреть руки. Если человеческий карцер, можно открыть на всю кран с горячей водой. Но в человеческий тебя, Артур не закроют… Этап у тебя в Ростовский центра, на судебно медицинскую экспертизу.
– Откуда узнал?
– Экспертизу проводят в Ростове – на – Дону.
– Поймал! От души! Я давно хотел тебя спросить, что за свастика у тебя на ноге, на косточке?
Саша вдруг застыл на миг, словно его ошпарила кипятком.
– Это паспорт мой по жизни! На малолетки Азовской был в стакане!
– Что за стакан?
Воробьев улыбнулся, но такой улыбке я никогда не виде, в этой улыбке была что то невообразимое, близкий мне открыл… У меня снова и снова встает это перед глазами, как мальчишка в черном бушлате, в строю таких же мальчишек, на поверки смотрел гордо и смело, на объявляющего фамилии капитана Бугрова. Не нравился ему этот Бугров, а здесь на малолетки все Бугрова ненавидели. -Воробьёв! – сказал Бугров. Воробьёв вместо ответа, что здесь, смачно плюнул на бетонный настил.
– Я не понял Воробьёв, ты что в себя поверил?
– Но не в Вас же мне верить! Хозяйке, веры нет!
Раздался весёлый смех.
– Всем закрыть рты! Воробьев вышел из строя! – Бугров побагровел от гнева.
– Пойдешь в шизо!
– Не имеете права гражданин начальник, мне не исполнилось еще шестнадцать! Да и вообще шизо только на взрослике дозволено! Выражайтесь ясней!
– В изолятор, молокосос!
– Кто ещё у кого и, что сосёт!
И снова за смелость смех взрыва.
– Лейтенант сопроводите заключенного Воробьёва в стакан!
Воробьёв побледнел. -Что же ты теперь не издеваешься? Язык проглотил? -Я вернусь, матерью клянусь!
Гришка старше на год хлопнул Воробьёва по плечу:
– Ты татуировку давно сделать хотел, после стакана, если обратно в лагерь придешь я сделаю!
– Какую?
– А тем, кто в стакане был только одну и делают! Одну на всю жизнь! За которую и спрос и ответ и уважение!
– Да ну! – преобразился Воробьёв.
– Не будем задерживать перекличку! Товарищ лейтенант пойдемте в стакан! А то гражданин начальник уж весь вспотел! Ждёт не дождётся!
– Рот закрой змееныш! Посмотрим как ты у меня в стакане запоешь?
– Соловьем товарищ начальник!
– Ну-ну, смотри, чтобы как бы ни петухом!
– Это Вы зря сказали! Ждите растёт!
– Ты мне ещё погрози! Увести!
– Товарищ лейтенант угадайте сигаретой! Как перед смертью хочется!
– Держи! Смелый хорошо! Но дурак! В стакане не сахар!
– Да слышал!
– Что слышал?
– Да толком ничего! Только, что всех потом на дурочку увозят! И никто в лагерь не возвращается.
– Вот – вот! Всё пришли!
Лейтенант позвонил в железную дверь. Открыл дверь прапорщик.
– Твою мать! Ещё один! Они мне на том свете сниться будут. Звереет Бугров! Заходи невозвращенец!
– Я вернусь! – ответил Воробьев и его повел прапорщик длинным темным коридором.
– Сколько лет? -Пятнадцать!
– И на хрена он Вам сдался этот Бугров?! Себе же дороже! И, потом, против системы не попрёшь! Закатает!!
– Борзый слишком!
– А ты ангел?
– Убьём базар! Не по теме, где он Ваш стакан?
– Да вот пришли! Из коридора вышли на площадку с дырой в бетоне, на вид если, где на тротуаре сперли люк. Здесь Воробьева встретили несколько козлов (заключенные выполняющие поручение персонала лагеря- шестерят).
– Раздеть его! – скомандовал прапорщик.
– Я что – то не понял! Беспредел! – выкрикнул Воробьёв и успел въехать по уху первому отскочившему из шестерок администрации зоны для малолеток.
Второй тоже огреб только между ног.
Но силы были неравны.
– Суки! – кричал и задыхался Воробьёв.
Его раздели до гола избили ногами, связали руки и опустили в люк вниз ногами, укрепив руки на перекладине обмотав веревкой все равно как изолентой. Намертво одним словом.
– Вопросы, пожелания, будут? – спросил прапорщик.
– Пошёл гад! -А вон как! Рысканье не предвидится?
– Я не монашка, чтобы каяться!
Все ушли. Воробьев замерз, голова казалась, словно чугунной. Но всё ничего. Ушли гады! Даже словом ни на кого было выплеснуть свою злость. А что может быть страшней? Пришли на утро. Воробьев за проведённую ночь уже смутно, что понимал.