Глава I. Тряхнем стариной…
На войне не бывает «плохих» и «хороших».
На войне есть победители и побежденные.
От автора.
Большой, смолистый факел, проворно выхваченный Фабио из жаровни, нетерпеливо потрескивал и, словно палочка бенгальского огня, разбрасывал по сторонам огромные оранжевые искры. Он был настолько тяжелым, что палач с трудом мог орудовать им с помощью двух рук.
– Ну, держись, братан! Посмотрим, насколько тебя сегодня хватит? – задиристо выкрикнул Инквизитор и поднес огонь к пяткам Константина.
Первая волна боли заставила выгнуться дугой, но он стиснул зубы и смолчал.
«Наораться всласть еще успею», – отрешенно подумал Ярославцев, а пламя уже цепко схватило его за ноги и жадно поползло вверх, радостно пожирая вздувавшуюся пузырями кожу.
– Гори, гори ясно, чтобы не погасло! – исступленно завопил его мучитель и запрыгал, приплясывая от нетерпения, словно малый ребенок.
Жгучая боль, нарастая подобно сорвавшейся со склона лавине, становилась настолько невыносимой, что неотвратимо поглощало остатки сознания…
Когда огонь подобрался к горлу, капитан наконец-то не выдержал и сорвался на крик, корчась в предсмертных судорогах.
Но Фабио был искусным Инквизитором и, не дав ему возможности распрощаться с обугленным телом, обдал студеною водицей, которую заранее щедро напитал заживляющими эликсирами.
– Охладись чуток, братишка. Рановато тебе еще на тот свет отправляться.
Пленник, часто задышал, при этом громко всхлипывая. Боль немного приглушенная купанием вновь набирала силу, не смотря на то, что истерзанная плоть, как по волшебству, покрывшись мелкими рубцами, а кое-где даже отторгнув обугленную корку, начала подживать буквально на глазах.
Палач вальяжно приблизился почти вплотную, оценивающе склонил голову на бок и, критично осмотрев результаты своего «титанического» труда, с неизменным брюзжанием, решил-таки продолжить выполнение порядком опостылевших обязанностей.
Как всегда он был чем-то недоволен, чуточку взбешен и в меру нетороплив.
У Ярославцева уже давно сложилось свое, собственное, мнение относительно характера и наклонностей этой насквозь провонявшей копотью персоны. Даже сейчас было видно, что наш уважаемый Инквизитор, не испытывает особого удовольствия от пытки.
Хотя удивляться было нечему? Этот позор рода человеческого, без преувеличения представлял собой высочайшую степень лени, трусости и зависти и, как следствие, не привык лишний раз перетруждать свое изуродованное, горбатое тело.
К тому же Костя достоверно знал, что в прошлом он ни один десяток лет тупо болтался под потолком в кандалах и, корчась от боли, визгливо умолял своих мучителей о снисхождении.
Однако в один прекрасный день, ему каким-то образом все же удалось возвыситься над Проклятыми, и занять должность подвального Инквизитора.
– Отдохни немного землячок, отдохни, – неожиданно умерил свою прыть палач, – я еще успею тебя, как следует уделать.
Костя в тот же миг расслабился и отрешенно обвис, выравнивая дыхание и собирая волю в кулак.
Кандалы, с помощью которых его каждый раз подвешивали к прокопченному потолку, жалобно звякнули, и до крови впились в запястья. Но эта боль не шла, ни в какое сравнение с тем, что ожидало его впереди…
Здесь, в Преисподней, он впервые полностью утратил чувство времени и, балансируя на грани жизни и смерти, под изощренными пытками этого мелкорослого и жилистого садиста, только чудом не превратился в обезумевшее от нескончаемой боли животное.
Конечно же, прежняя закалка, да полученные, за годы службы в Космической пехоте, профессиональные навыки, позволяли ему хотя бы частично контролировать ее, но сохранить так долго человеческое достоинство и ясность ума без дополнительной мотивации было необычайно сложно. И когда становилось совсем невмоготу Ярославцеву, как ни странно, приходила на выручку… НЕНАВИСТЬ! Именно в ее бездонных колодцах он с благодарностью черпал новые силы для дальнейшей борьбы, и раздувал угасавшую искру надежды.
И поэтому, стоило лишь палачу взять в руки пыточный инструмент, как ранее неведомое, сладкое предвкушение мести, мгновенно овладевало сознанием капитана и, перерастая в нечто большее, не давала сломить его, до предела, истерзанную волю.
И сколько бы ни изощрялся Фабио, но пока ему так и не удалось вырвать из уст своего пленника мольбу о пощаде. Костя, наперекор здравому смыслу, каждый раз умирал гордо, с вызывающим уважение презрением.
А палача это просто бесило! Ведь благодаря его упрямству он ежедневно подвергался жестоким насмешкам и грубым подколкам со стороны, трудившейся с ним бок обок, пыточной братии.
Инквизиторы очень часто кучкавались вокруг горбуна и, заключая между собой «пари на клиента», своими обидными замечаниями и советами, не раз доводили его до истерического исступления.
Сказать по совести, такое положение дел совершенно не радовало недотепу – палача и, в глубине души он убежденно считал, что в этот раз ему крупно не повезло.
Толи дело у соседа справа!
Тоже, между прочим, не очень-то ревностного и искусного мастера…
Вот на его столе, каждый божий день в истерике билась соблазнительная брюнетка.
Которую он, под одобрительный гогот остальных Инквизиторов, сперва, изощренно насиловал и только, потом дорывался до ее красивого тела огнем и раскаленным железом.
А Фабио оставалось лишь завидовать, злиться, и довольствоваться меньшим. Именно поэтому он очень быстро входил в раж и доводил своего подопечного до смерти уже к полудню, за что потом получал по первое число от Главного подвального смотрителя.
Однако сегодня этот не отягощенный интеллектом недомерок почему-то решил сыграть совершенно по другим правилам. Какая блажь сегодня втемяшилось в его шишковатую лысую голову, так и осталось тайной за семью печатями. Ведь Инквизиторы никогда не давали своим жертвам передышки. Это считалось у них правилом дурного тона, а если даже и практиковалось, то только в исключительных случаях.
Они без устали терзали пленников, всеми силами стараясь, внести в сей рутинный процесс как можно большую толику изобретательности и творчества.
Таланты… Без всякого преувеличения таланты и мастера своего дела, эти люди в совершенстве знали каждое нервное окончание, каждый суставчик и могли, без особого труда, исполнить на человеческом теле целую болевую симфонию.
Сказать по правде Костя даже растерялся когда его мучитель, на несколько минут, вдруг решил воздержаться от истязаний. Он прекрасно понимал, что Фабио не станет долго корчить из себя добряка, и очень скоро, дикая волна боли вновь затмит его разум, вытеснит сознание и превратит в стонущее, медленно умирающее животное…
И хотя наш прославленный капитан и пользовался некоторой степенью уважения среди большинства Инквизиторов, не о каком снисхождении с их стороны не могло быть и речи.
