Среда, 26 декабря, обеденное время
– Когда-то я был женат на женщине из Суонси[1], – говорит Мервин Коллинз. – Она была рыжей. Полностью.
– Ясно, – кивает Элизабет. – Похоже, будет целая история?
– История? – Мервин качает головой. – Нет, мы развелись. Вы же знаете женщин.
– Мы действительно их знаем, Мервин, – подтверждает Джойс, нарезая йоркширский пудинг. – Еще как.
Настает неловкая пауза. Элизабет отмечает, что это далеко не первая пауза за время трапезы.
Сегодня День подарков, и вся банда с примкнувшим к ним Мервином собралась в ресторане Куперсчейза. У всех на головах цветастые бумажные короны из рождественских крекеров[2], которые Джойс принесла с собой. Корона Джойс слишком велика и то и дело грозит превратиться в повязку на глазах. Корона Рона слишком мала, и розовая гофрированная бумага растянута у него на висках.
– Вы уверены, что мне не удастся соблазнить вас глотком вина, Мервин? – спрашивает Элизабет.
– Алкоголь во время обеда? Нет, – отвечает Мервин.
Рождество банда провела порознь. Нельзя не признать, что праздник Элизабет дался нелегко. Она надеялась, что этот день разожжет искру, которая придаст сил ее мужу Стефану, немного прояснит ему голову, подпитает воспоминаниями о прежних днях Рождества. Однако нет. Рождество теперь для Стефана ничем не отличается от любых других дней. Пустая страница в конце старой книги.
Элизабет содрогается при мысли о предстоящем годе.
Они заранее договорились встретиться в ресторане на обеде в честь Дня подарков. В последнюю минуту Джойс попросила разрешения пригласить Мервина присоединиться к ним. Он живет в Куперсчейзе уже несколько месяцев и до сих пор изо всех сил пытается завести друзей.
– Он совсем один провел Рождество, – сказала Джойс, и все согласились, что пригласить его было бы уместно.
– Сделаем человеку приятно, – откликнулся Рон, а Ибрагим добавил, что, если Куперсчейз для чего-то и нужен, так это для того, чтобы никто не чувствовал себя одиноким в Рождество.
Элизабет со своей стороны поаплодировала душевной щедрости Джойс, отметив про себя, что Мервин – при определенном освещении, конечно, – обладал той мужской привлекательностью, которая так часто обезоруживает Джойс. У него грубоватый валлийский акцент, темные брови, усы и серебристо-седые волосы. Элизабет уже научилась отличать любимый типаж Джойс, к которому, кажется, относится всякий мужчина с «благообразно мужественной» внешностью.
– Он похож на злодея из мыльной оперы, – вынес свой вердикт Рон, и Элизабет охотно с ним согласилась.
До этих пор они пытались разговорить Мервина темами о политике («Я в этом ничего не понимаю»), телевидении («Бессмысленная штука») и браке («Когда-то я был женат на женщине из Суонси» и так далее).
Приносят еду Мервина. Он отказался от традиционной индейки, и на кухне согласились специально для него приготовить норвежских омаров с отварным картофелем.
– Вижу, ты любишь омаров, – говорит Рон, указывая на тарелку Мервина.
Элизабет отдает должное Рону: он хоть как-то пытается помочь.
– По средам я ем омаров, – соглашается Мервин.
– А сегодня среда? – удивляется Джойс. – Всегда сбиваюсь перед Рождеством. Никогда не помню, какой это день недели.
– Сегодня среда, – подтверждает Мервин. – Среда, 26 декабря.
– А вы знали, что норвежского омара еще называют «дублинской креветкой»? – спрашивает Ибрагим, увенчанный модно съехавшей набок бумажной короной. – А иногда – «морской колбасой».
