Скотт Гершовиц - Любознательные, непоседливые и забавные. Как разговаривать с детьми о важном просто и увлекательно

Джули, Рексу и Хэнку

Scott Hershovitz

NASTY, BRUTISH, AND SHORT:

A Philosopher’s Field Notes on His Children

Copyright © 2022 by Scott Hershovitz

© Александр и Иван Митрофановы, перевод на русский язык, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

– Мне нужен философ, – сказал полуодетый Хэнк, стоя в ванной.

– Что? – спросила Джули.

– Мне нужен философ.

– Ты ополоснулся?

– Мне нужен философ, – взволнованно повторил Хэнк.

– Тебе нужно ополоснуться. Вернись к раковине.

– Мне нужен философ! – потребовал Хэнк.

– Скотт! – крикнула Джули. – Хэнку нужен философ.

Философ тут я. И в этом качестве я точно никому не нужен.

Я бросился в ванную.

– Хэнк, Хэнк! Я философ. Что тебе нужно?

Он выглядел озадаченным.

– Ты не философ, – резко ответил он.

– Хэнк, я философ. Это моя работа. Что тебя беспокоит?

Он открыл рот, но ничего не сказал.

– Хэнк, что тебя беспокоит?

– В ЗУБАХ ШТО-ТО ЗАШТРЯЛО.

Флоссер. Хэнку нужен был флоссер – такой вилкообразный кусок пластика с нанизанной на него зубной нитью. Задним числом это понятно. Флоссер – это то, что вам может понадобиться, особенно если вам два года и ваша цель в жизни – заполнять свалки дешевыми кусками пластика, которые временно отвлекают внимание. Философы людям обычно не нужны. Люди охотно говорят об этом самим философам.

– Чем, собственно, занимаются философы?

– Э-э-э… в основном мы думаем.

– О чем вы думаете?

– Да о чем угодно. Справедливость, правильность, равенство, религия, закон, язык…

– Я тоже об этом думаю. Я философ?

– Возможно, да. А вы хорошо об этом думаете?

Я не представляю, сколько раз у меня был такой разговор. Но это потому, что у меня никогда его и не было. Я просто воображаю, как все пойдет, если я скажу незнакомцу, что я философ. Я почти всегда говорю, что я юрист. Если только не разговариваю с юристом; тогда, чтобы набить себе цену, я говорю, что я профессор юридических наук. Если же я разговариваю с другим профессором юриспруденции, тогда я определенно философ. Но если я беседую с философом, я снова становлюсь юристом. Это сложная игра в наперстки, разработанная, чтобы дать мне преимущество в разговоре.

Однако я – философ. И я все еще не могу в это поверить. Я не ставил перед собой такой цели. Будучи первокурсником на первом семестре в Университете Джорджии, я хотел взять вводный курс психологии. Но в группе не было мест, а «Вводная философия» была мне вполне по силам. Если бы освободилось место в группе по психологии, я сейчас был бы психологом, а эта книга была бы полной практических рекомендаций по воспитанию детей. В этой книге есть несколько советов, но большинство из них не столь конкретны. На самом деле главный совет заключается в следующем: разговаривайте со своими детьми (с чужими тоже). Они смешные и к тому же хорошие философы.

Я пропустил первые занятия по философии, потому что мы (евреи, не философы) празднуем Новый год в более или менее произвольный день каждой осенью. Но на второе занятие я пошел, и уже ко второму часу я был на крючке. Профессор Кларк Вольф спросил каждого из нас, что именно имеет значение, и, обходя комнату, он написал наши ответы на доске рядом с нашими именами и именами известных философов, говоривших нечто подобное.

Увидев свое имя на доске, я подумал, что мои рассуждения о том, что важно, могут иметь вес – ведь я был частью дискуссии, включающей самих Аристотеля, Канта и Ницше.

Мысль была дикой, и моих родителей это все не обрадовало. Помню, как я сидел напротив отца в закусочной и сообщил, что планирую изучать философию. «Что такое философия?» – спросил он. Вопрос замечательный. Он не знал ответа, потому что, когда он поступал, место на курсах психологии было и он стал психологом. Но тут я понял, что у меня проблема: я и сам не понимал, что это, а ведь я уже несколько недель посещал занятия по философии. Что это такое, спросил себя я, и почему я хочу изучать философию?

Я решил не рассказывать отцу, а показать на примере.

– Нам кажется, что мы сидим за столом, едим жареную курицу и ведем беседу о том, как проходит учеба, – начал я. – Но что, если это не так? Что, если кто-то украл наши мозги, поместил их в колбы, подключил к электродам и стимулировал их так, чтобы мы считали, что едим курицу и разговариваем об учебе?

– Это вообще возможно? – спросил он.

– Не думаю, но это не главное. Вопрос тут – откуда мы вообще знаем, что это не так? Как мы удостоверимся, что мы не мозги в колбах, галлюцинирующие про жареную курицу?

– И это ты решил изучать? – Выражение его лица было отнюдь не ободряющим.

– Да, я имею в виду, разве ты не видишь причины для беспокойства? Все, что, как нам кажется, мы знаем, может оказаться ложью.

Он не был обеспокоен. И это было до выхода «Матрицы», так что я был лишен апелляции к авторитету Киану Ривза, чтобы обосновать актуальность проблемы. После еще нескольких минут невнятного бормотания о мозгах и колбах я добавил: «На факультете есть занятия по логике».

– Что ж, – сказал он, – это тебе понадобится.

Я упомянул, что не могу поверить, что я философ. Это не совсем верно. Невероятно тут то, что я все еще философ, – то, что мой отец не остановил меня, тогда в ресторане или еще раньше. Потому что я был философом практически с того момента, как научился говорить, и я такой не один. Абсолютно каждый ребенок – философ. С возрастом это проходит. Возможно, это часть взросления – бросить философию и заняться чем-то более приземленным. Если это так, я большой ребенок, что не станет сюрпризом ни для кого из тех, кто меня знает.

Это не потому, что мои родители не старались. Я помню, как впервые задумался над философской загадкой. Мне было пять лет, и меня осенило во время кружка в детском саду. Я думал об этом весь день, а во время пикника я поспешил рассказать об этом маме, которая вела подготовительные занятия дальше по коридору.

– Мамочка, – сказал я, – я не знаю, как для тебя выглядит красный цвет.

– Нет, знаешь. Он красный, – сказала она.

– Да… ну, нет, – замялся я. – Я знаю, как выглядит красный цвет для меня, но я не знаю, как для тебя.

Она выглядела озадаченной, и, если честно, я, возможно, не совсем ясно выразился. Мне было пять лет. Но я изо всех сил старался, чтобы она поняла, о чем я говорю.

– Красный цвет выглядит вот так, – сказала она, указывая на что-то красное.

– Я знаю, что это красное, – сказал я.

– Так в чем проблема?

– Я не знаю, на что похож красный цвет для тебя.

– Он выглядит вот так, – сказала она, все сильнее раздражаясь.

– Верно, – сказал я, – но я не знаю, на что это похоже для тебя. Я понимаю, только как он выглядит для меня.