ГЛАВА 1
Красные чувства
-1-
— Мадам, вы на него не смотрите, пожалуйста, он у нас немножко пришибленный.
Однако «мадам» продолжала пялиться на меня сквозь прутья клетки.
Я и раньше видел такие взгляды. Горожане… точнее, — Горожанки всегда глядят именно так. В глазах появляется блеск, дыхание становится глубже, грудь вздымается, а язык увлажняет внезапно пересохшие губы. И все это щедро сдобрено страхом и желанием.
— Как это «пришибленный»?
Голос у нее ничего: глубокий, чувственный, звучит, как идеально настроенная виолончель — до глубины позволяет услышать каждую ноту.
— Это значит «бракованный», мадам. Психоэмоциональный профиль нестабилен. Он трижды проваливал коррекцию.
Готов поспорить, теперь во взгляде мадам любопытство разожглось с новой силой. К несчастью, извивающийся около нее тип тоже это заметил.
Он, худенький женоподобный мальчик, весь такой гладенький, с мордашкой гладенькой и прической тоже гладенькой, занервничал. Впрочем, малыш Тодди, как звали этого хлыща, всегда нервничал в нестандартных ситуациях.
— Э-м-м, мадам, прошу сюда, — проблеял Тодди. — Мы готовы предложить вам более интересные экземпляры. Все проверенные, с чудной пластикой и полностью подавленные.
Дамочка даже бровью не повела. Внимательный и какой-то хищнический взгляд продолжал оценивающе и жадно скользить по мне, развалившемся в клетке в самой фривольной позе. Радужка глаз женщины из карего стала любопытно-золотой.
— А этот, значит, вообще не подавленный?
Тодди выдавил, беспомощно оглядываясь:
— Мадам, не стоит обращать внимания. Я не знаю, как он очутился в этом блоке, это какая-то ошибка. Он — смертник.
Вот тут даже мадам на миг потеряла самообладание. Бровки взлетели, она взглянула на Тодди.
— То есть это гладиатор?
Тодди нервничал все сильнее.
— У нас их называют смертниками. Такой сброд недостоин прозвания гладиатор, это все романтичные выдумки прессы. Смертники хуже рабов, мадам. Они — это не только биологический мусор, но и психоэмоциональный. И самый опасный.
Мадам вновь переместила взгляд на мою персону: золото ее глаз потемнело, приобрело красноватый оттенок.
Некоторое время женщина глядела изучающе. Я отвечал тем же.
Одета женщина богато: красная шляпка с черной лентой, красное же платье с юбкой чуть выше колен, талию подчеркивает черный пояс. Кисти скрывают черные кружевные перчатки, в тон сумочке-клатч и туфлям на шпильках.
Женщине примерно тридцать. Красивая по человеческим меркам. Золотистые волосы, внимательные глаза, чувственный рот с коралловыми губами. Фигура не точеной красотки, но страстной томной фурии, уже познавшей радость материнства и научившейся управлять своими желаниями. Такие не стесняются экспериментировать, их просто распирает энергия и они всегда сверху. Во всех смыслах.
Женщина к ужасу Тодди шагнула ближе, замерла на расстоянии полуметра от клетки. Спросила, цепко разглядывая мое лицо:
— Значит, ты успел повоевать против нас? Ты убивал людей?
— Мадам… — испуганно пискнул Тодди.
Этот вопрос задавали мне тысячу и один раз. И всякий раз с вот таким вот недоверием, за спиной которого таился ужас.
Не отводя взгляда, я уронил с ленцой:
— Poshli vy vse, suki…
— Отвечай по-человечески, зверь! — взвизгнул Тодди.
Я улыбнулся одними губами, произнес на общем языке:
— Конечно воевал. Я же — волк, я был создан для того, чтобы вас убивать.
Коралловые губки женщины тронула кривая усмешка.
— Клетка — не очень-то подходящее место для волка, не так ли?
Я ответил презрительным взглядом.
Малыш Тодди отчаянно заломил руки. В его масляных глазах боролись страх и жадность. Он понимал, что эта дамочка при деньгах, готова отвалить кучу кэша за товар высшей категории, а тут — я. Бельмо на глазу приличного общества, ублюдок, за действия которого никто из местных ручаться не может. В чем я их давно и надежно убедил.
— Мадам, — проблеял Тодди, — он бьется только на Арене, мадам. Прошу прощения, но для заказов он не приспособлен…
Да, это точно. Работу по дому не выполняю, туповатой куклой на полулегальных девичниках не выступаю, любовниц не завожу и телохранитель из меня хреновый. Я — убийца. По их, людским, меркам — кровожадная безумная тварь.
Мне надоел этот спектакль.
Я поднялся с лежака (старого полосатого матраса), потянулся так, чтобы заиграла собственной жизнью каждая мышца тренированного торса — плода генетической эстетики и тысяч часов тренировок. А затем, совершенно хамски усмехаясь, бросил, окидывая женщину наглым взглядом:
— Для домашних игр, киска, есть другие мальчики. Разве тебя не учили папа с мамой, что с волком играть нельзя?
— Заткнись, Даррелл! — взвизгнул Тодди, обливаясь потом.
Женщина поджала губки, ее глаза сузились. Золото из них исчезло, теперь радужка сверкнула сталью. Но голос оставался холодным.
— Мои папа с мамой, как ты изволил выразиться, погибли от рук таких же, как и ты — бешенных псов.
Я намеренно сделал новую улыбку глумливой.
— Волков, киска, не псов, а — волков.
Но «киска» оказалась не так проста. Закатывать истерику не стала. Ответила мне тем же.
— Волки не сидят на цепи, дорогой. И не едят с рук. Так что ты можешь именоваться лишь псом. Слишком злобным, чтобы с тебя можно было снять цепь, и слишком тупым, чтобы перестать кусать руку, которая роняет в твою миску еду.
«А она ничего, есть перчинка, — подумал я с внезапной злостью. — И за словом в карман не лезет…»
— Простите мадам, — вновь встрял Тодди, заикаясь от волнения. — Я же говорил, что он пришибленный.
— Подойди, — позвал я ласково, — давно хотел за твое гусиное горлышко подержаться.
Он побледнел, отступил. Бросил визгливо:
— Когда-нибудь тебя все-таки порежут на куски, Даррелл! И тогда я прикажу скормить этот фарш собакам.
Я улыбнулся, показывая клыки.
— Вот видишь, в чем наша с тобой разница, Тодди.
— В чем? — спросил тот подозрительно.
— Ты хочешь скормить меня псам, а я съел бы тебя сам. Я не боюсь убивать, в отличие от вас, избравших пресное овечье существование…
— Заткнись! Заткнись, выродок! Вето! Вето!
Команда сработала: на прутья решетки подали электричество.
К счастью, реакцию Тодди предугадать легко. Я успел оторвать руки от прутьев за миг до того, как воздух затрещал и наполнился запахом озона.
Но команда «вето» не только бьет током зарвавшегося генномода — в следующую секунду на клетку опустилась стальная штора. Теперь со всем миром меня связывало лишь крошечное окошко.
С той стороны железного занавеса женщина промурлыкала:
— Какой занятный экземпляр. Нестабильный психоэмоциональный профиль, говорите?
— Да он полный псих! Смертник!
— И он бьется на Арене?
— Да, мадам.
— Когда его следующий бой?
— Сегодня вечером, мадам.
В голосе женщины слышалось тяжелое удовлетворение:
