– Исключительная судьба.
Стар, смугл, сед.
Сродни кондору – крыл.
Хламида-плащ, как темь, окутывает плечи, как занавес к действу, как крылья сильной птицы, уставшей после лёта: присела отдохнуть. Как твоё имя, птица? Откуда родом? Где твоё гнездо?
Вот синий, с звёздами, колпак. Вот матовая кожа. И завитки тугих волос. Над веками взлетают брови. Кто б знал, откуда ты, факир?!
Никто.
Горят сокрытым пламенем глаза, посверкивают топкие, как ночь, затягивая в глубину без края и без дна.
Большие, с чудной диковатостью, – глаза.
Как выворачивают душу откровением своим! Безжалостны и судны.
Как вынуждают трепетать! В предчувствии, в преддверии, в предвратье.
Молчать и каменеть. Молчать и каменеть!
О боже, боже!.. Какая жалость у колдуна?!
Кто б знал, откуда ты, факир!
Никто.
И время витает над его свечой, оседая трещинами на лице. Зачем ты здесь, пришелец, странник?
Его глаза, как ад, горят.
Над светом пламенея.
– И это всё? – мать холодно спросила старца, держа за руку бледного ребёнка, не слушавшего их речей.
На его хрупком лице сияли голубые глаза, а на большой кудрявой голове светились волосы, как солнце.
Он стоял и смотрел на небо, на яркий зальцбургский базар, на крылья облаков, скользящих по лазури свода, рассеянным, безгрешным взглядом, не тронутым скукой и желчью взрослого мира.
– Нет.
Не прикрывая умных глаз, старик чуть уловимо усмехнулся. Бессрочная судьба его – из поисков, скитаний и чудес стара как мир, – навиделся и настрадался. Решила удивить?
– Что далее? – И голос – лёд, им, как кнутом, стегнула старика.
– Нет, ничего. – Суров и неуютен маг.
Мать хилого ребёнка, утративши покой, внезапно глянула в острые недвижимые глаза мудреца. Словно в колодец. Не оторвать её. Так дорог интерес.
– Совсем ничего? – «Поверить старику?! Да ни за что».
– Есть кое-что, – старик замялся. И вспыхнули и засветились черные омуты глаз.
Опомнившись, в испуге, что раскрылись, они вдруг затаились в тяжелых впадинах глазниц – бесценные жемчужины во глубине морских лагун.
– Когда прервётся?
Но старик замкнулся.
Недосказанность сокрыв.
Его молчание – зыбкость. Смятение и тайна.
Что там с его душой? Что в ней?
– Никогда. – Открылся он: – Бессмертие.
– Что?! – Матрона обозлилась, сочтя, паясничает маг, на звон монет надеясь. И приказала: – Говори! Да говори, старик!
Молчал старик.
Суров, серьёзен, строг.
Он произнёс:
– Сударыня, правда вам к лицу?
