Узкая дорожка, вымощенная булыжником и обрамленная высокими игольчатыми деревьями, названия которых Иван не знал, но про себя условно называл пихтами, спускалась к пляжу. В пять часов утра на этой дорожке ни души, воздух удивительно, нереально свежий. Оранжевое круглое солнце висит уже над самым морем, словно только что из него вынырнуло, и, если присмотреться, кажется, можно разглядеть, как стекают с него соленые капли. С дорожки прекрасно просматривается кромка берега, а если обернуться, то можно увидеть еще и огромную синеватую гору, острием вонзающуюся в бесподобно чистое и абсолютно голубое небо.
Замечательная дорожка. Можно было бы, конечно, выкинуть лишнюю пару сотен баксов и взять пятизвездочный отель. Иван и собирался так сделать, но что-то остановило. Теперь-то он об этом не жалел – ведь у пятизвездочного отеля пляж прямо на территории, и не было бы тогда этой замечательной каменистой дорожки, сбегающей от отеля к пляжу. И неизвестных игольчатых деревьев по обеим сторонам тоже не было бы. А возможно, даже солнце не казалось бы таким оранжевым, круглым и мокрым.
Больше всего он любил эти утренние часы и эту дорожку. За две недели, проведенные на турецкой Ривьере, уже почти сроднился с ней и знал наверняка, что, вернувшись домой, непременно будет ее вспоминать и тосковать по ней.
Как-то раз утром даже прихватил с собой на пляж видеокамеру и добрых минут пятнадцать снимал эту дорожку и оранжевое солнце в конце узкого туннеля между шеренгами игольчатых деревьев. И сами игольчатые деревья, и заморских птиц, подозрительно смахивающих на обыкновенных российских воробьев, снимал тоже, и полосатую кошку, которую встречал здесь, на дорожке, почти каждое утро. Кошка также имела вид обыкновенной русской мурки, но на «кыс-кыс» упорно не отзывалась, из чего Иван сделал вывод, что кошка все же была турецкой, просто имела внешность, соответствующую международным стандартам обыкновенной дворняги.
Вот ведь достопримечательность. Нет, конечно, как нормальный турист, за эти тринадцать дней он побывал везде, где только можно было побывать. И купель Афродиты видел, и наскальные могилы, и город затонувший. Но почему-то скучал на экскурсиях и с тоской ждал, когда же наступит очередное утро и он снова спустится к пляжу по каменистой дорожке, млея от совершенно идиотского чувства сопричастности чему-то волшебному.
«Воздух-то какой», – снова подумалось с наслаждением. Спустившись наконец к пляжу, Иван сбросил с плеча желтое отельное полотенце, небрежно накинул его на спинку шезлонга, так же небрежно сбросил спортивные шорты и сланцы. Море тихонько шумело у ног, словно узнавая. Море было одуряюще спокойным, сонным, по-настоящему утренним и бесподобно сине-зеленым. И пахло так, как может пахнуть только море.
Неподвижно застыв у кромки берега, Иван некоторое время любовался круглым оранжевым солнцем, предаваясь абсолютно непотребным для его двадцатидевятилетнего возраста мыслям о бесконечности Вселенной, о величии этого огромного сине-зеленого моря и об историческом прошлом этих мест, оживляя перед глазами картинки жизни Византийской империи. Ранним утром на пляже было спокойно. Наслаждаться этим почти интимным общением с морем и историческим прошлым запросто можно было часов до семи, а то и до восьми – это уж как повезет. Чаще всего интимность ситуации нарушалась около половины восьмого, когда первые любители утреннего загара лениво появлялись из пихтового туннеля, точно так же лениво и небрежно раздевались и, как водится, с разбегу, с громкими воплями ныряли в воду. Спустя секунды их восторженные мокрые лица с прилипшими ко лбу волосами показывались на поверхности, раздавалось веселое покрякивание и одобрительные возгласы: «Водичка, водичка-то! Эх, до чего теплая! Молоко парное, а?»
Иван в это время, как правило, был еще далеко от берега, но в утренней тишине восторженные вопли соотечественников доносились до него со всей отчетливостью. Любители утреннего загара здесь были исключительно русскими. Несмотря на то что добрая половина населения отеля была французской, на пляже в такую рань французов встретить было невозможно. Они вообще пляж не жаловали – предпочитали располагаться у бассейна, выказывая полнейшее равнодушие к живой, волшебной и совершенно нехлорированной воде. В начале девятого, глядя на всю эту пляжную картину, можно было сильно усомниться в том, что находишься не в Сочи и не в дачном поселке Терновка, что в двадцати километрах от Саратова. Пляж становился абсолютно домашним и пролетарским. Только флаги, русский, турецкий и французский, развевающиеся на высоком шесте над шашлычной будкой, да парнишка с убедительной турецкой внешностью и таким же убедительным турецким акцентом, абсолютно незаметно подтаскивающий синие лежаки к шезлонгам, нарушали славянскую идиллию, царящую на средиземноморском пляже мусульманской страны.
Измотанный почти двухчасовым заплывом, Иван приближался к берегу, на котором все отчетливее и чаще звучали довольные голоса отдыхающих. «Нет, жрачки, жрачки-то сколько! А вино, гады, бодяжат! Знают, сволочи, русскую душу, а? Если б они вино не бодяжили, давно бы уж все отели по миру пошли… Ах, черт, хорошо-то как! До чего ж хорошо!»
«До чего жаль уезжать будет!» – привычно подумал Иван, совершив в уме нехитрые подсчеты и получив в результате цифру «ноль»: поскольку трансфер в аэропорт ожидается завтра в половине седьмого утра, стало быть, это его последнее волшебное утро. Что ж, все хорошее когда-нибудь заканчивается. В двадцать девять лет пора бы уже и прекратить так отчаянно расстраиваться по этому поводу.
Через минуту он был уже далеко от берега, легко скользя под водой почти у самого дна и ощущая всем телом глубинную прохладу. Сильные, натренированные легкие свободно позволяли провести под водой минуту, а то и больше. Несколько гребков руками – и вот уже осталась позади «полоска безопасности», предупреждающая туристов, что пора бы и к берегу повернуть. Ивану же, с его десятилетним стажем профессионального пловца, такая дистанция казалась смешной. А поскольку в такой час никаких спасателей на пляже не было, никто не собирался мешать ему плыть все дальше и дальше, никто и не думал свистеть вслед и поспешно снаряжать в погоню за сумасшедшим пловцом моторную лодку с целой командой на борту. Плыви себе сколько хочешь – хоть в открытое море, хоть в океан. И Иван, наслаждаясь этой возможностью буквально как в детстве, когда родители уезжали на дачу с ночевкой, а он, тринадцатилетний, чувствовал себя абсолютно взрослым, плыл и плыл вперед. Плыл до тех пор, пока, обернувшись, не понимал, что шезлонги на пляже превратились в едва различимые точки, да и сам пляж кажется крохотным, и видно на берегу только деревья с условным названием пихты и огромную синюю гору, верхушка которой в это время уже начинала теряться в тумане. Сил оставалось еще предостаточно, но он все же позволял себе немного отдохнуть, всплывал животом на поверхность, раскидывал руки в стороны, зажмуривал глаза и лежал долго-долго, наслаждаясь раковинным гулом в ушах, чувствуя себя крошечной, но какой-то удивительно значимой частью и этого моря, и этого мира…
