– Здравствуйте! Мне на 60 поездок.
– Здравствуйте! Сколько?
– Шестьдесят. Шестьдесят поездок!
– Повторите ещё раз, пожалуйста!
– Шесть-де-сят по-езд-ок! – Таня всё дальше и дальше просовывает руку с бумажками в маленькое углубление под большим стеклом и через него же пытается докричаться до кассира.
– Шестьдесят?
– Да! – Выгибается Таня и носом утыкается в стекло.
– Ну, понятно. Надо громче говорить. Тут не театр.
– Я заметила.
– А вот хамить не нужно.
– Это я вам хамлю?
– Ой, девушка, проходите, не задерживайте. За вами ещё сколько людей стоит, посмотрите.
– А я тут тоже стояла, между прочим. Ждала. До свидания!
– И вам, и вам.
Таня хлопает по деревянной узкой стойке, раздражённо хватает с неё проездную карточку и подходит к турникету.
– Тоже мне, какие спокойные и правильные нашлись! Нет, ты видела, видела? Я валяюсь, как говорится…
– А что случилось-то? Ты аж красная вся. – Сбоку от турникета стоит Алёна, младшая сестра Тани.
Алёна приехала в Москву всего на пару дней из родного Моршанска, чтобы повидаться с сестрой и вместе с ней сходить к нотариусу, оформить какие-то очень важные документы после смерти их матери. Какие именно документы, Алёна толком не знала. Ей сказали приехать, она и приехала. Алёна, как она сама говорила, «в этих нотариусах ничего не понимала», поэтому ей было проще положиться на боевой дух Танюхи. Та всегда разбиралась с подобными вопросами на раз-два. То и дело оказывалось, что у Танюхи в каждой конторе по знакомому представителю имеется: то она знает продавца в магазине, то помощник заместителя регионального отделения полиции – сын её подруги, то начальник транспортной компании – её давний должник, то, вот, друг-нотариус фирму в Москве открыл. Если представить, что они с сестрой – это маленький поезд, то Танюха была пыхтящим локомотивом, а Алёна – вагоном-рестораном, где тепло, уютно и всегда покормят. Мать вытаскивала Танюху из милицейских отделений в непростые девяностые и прятала в детской комнате её друзей, числившихся в розыске. Но в последние годы всё чаще приходила к ней на вкуснейшие пироги и за поддержкой, потому что если Танюха рядом, ничего плохо не могло случиться.
– Шибко умные все стали, понимаешь? Я ей слово – она мне десять, я ей десять – она мне двадцать! Я что, балалайка? – Танюхины колёса набирают скорость, из-под них вылетают искры.
– Всё, всё, успокойся, давай карточку. Куда её тут прикладывать? – Алёна делает робкий шаг в сторону турникета, друг за другом звучат два сигнала, и сёстры вплывают на станцию. – Ничего себе, у вас палаты…
– Скажешь тоже, – палаты! Так, ремонтик сделали. Зачем только деньги тратить? Вот спрашивается, чем вас старые вензеля не устраивали? Я тут как-то группу китайцев встретила, так они навосхищаться не могли, каждый угол фотографировали.
– Я б тоже сфотографировала…
– Ой, брось ты! Тебе делать нечего? Вон, поезд наш. Ворон не лови, русалка! – Танюха подхватывает Алёну под руку и вталкивает в двери. Прозвище «русалка» она придумала ещё в подростковом возрасте и продолжала так называть Алёну даже спустя двадцать лет.
Сёстры оказываются в вагоне. Танюха не проходит вглубь и опирается на высокий боковой поручень, что тянется от пола до потолка. Но опирается она не рукой, а спиной, и начинает тереться попой о кожаные поля шляпы пассажира. До этого он умиротворённо покачивался в такт поезда и сонливо прикрывал глаза, но шляпа стала съезжать куда-то набок, перебивая дрёму.
– Извините, женщина, вы не могли бы?..—Мужчина поднимает голову наверх и касается рукой Танюхиной спины. Алёна стоит рядом и глазами переводит внимание сестры на пассажира.
– Что такое? – Разворачивается Танюха. – Я вам мешаю?
