– Вася! Васенька! Да что же это такое?! Вася!!!
Я проснулась от надрывного маминого плача. Последний раз я слышала ее в таком состоянии – дай Бог памяти – четыре года назад. Тогда, как говорят в официальных СМИ, «скоропостижно скончался» ее младший брат. Конечно, ему было за шестьдесят. Конечно, мужчины долго не живут, мы все это знаем. Но все равно смерть была внезапной. Мама тогда очень горько плакала – прямо как сейчас, а я не умела подобрать хоть каких-то слов сочувствия. И вот опять… кто на этот раз?..
– Вася! Я умерла! – как маленький ребенок, рыдала мама.
Я рывком села на кровати. Стоп, что за чушь. Что за чертов бред. Во-первых, мамы рядом быть не может, она живет за пять тысяч километров от меня (пару лет назад я все-таки решилась – и убежала от себя и ото всех в Москву, «жить и радоваться», как я люблю говорить; только вот жить-то получалось, а с «радоваться» возникли конкретные проблемы, но не потому, что приходилось тяжело и плохо – все было просто отлично – а потому что такой я человек, вечно нервы сама себе делаю). Во-вторых, раз я проснулась, значит, до этого спала. А если я спала, то по телефону говорить не могла. И если по телефону я говорить не могла, откуда тогда мамин крик? Из головы? Все, крыша окончательно поехала от постоянных переживаний? Или я таки продолжаю спать, и это просто глупый кошмар?.. Мама приблизила свое лицо к моему лицу, схватила меня за плечо и с силой потрясла.
– Вася! Я умерла! – снова сквозь слезы прокричала она и уткнулась мне в колени. Я машинально положила руку ей на голову и погладила по волосам. Потом посмотрела вниз и закричала.
– Ты чего орешь? – перестав плакать, изумилась мама.
– Потому что я не могу понять, кто ты и что, черт возьми, тут происходит! – проорала я.
– Васенька, не кричи на меня, – прошептала мама. – Я твоя мама, Вася, ма-ма. Так называют женщину, которая ребенка родила. Ма-ма, – повторила она по слогам. – А ты моя дочь, Василиса, Вася. И, кстати, Вася, на маму нельзя кричать, – укоризненно заметила мама, – особенно когда у мамы горе – а у мамы горе. Маму надо пожалеть, надо поплакать вместе с ней…
– Мама, хватит! Какое горе?! – не унималась я. – Ты соображаешь, что ты вообще несешь?! Какое умерла?! Какое «я»? Если это ты, как ты можешь быть здесь, ты живешь в Северобайкальске, ты не можешь быть тут, в Москве, мы не договаривались, что ты приедешь, это я еду к вам! А если ты умерла, как я могу тебя потрогать, как я могу тебя увидеть и разговаривать с тобой?! Это невозможно! – орала я.
– Дочь, ты в своем уме? – удивилась мама. – Ты не веришь маме? Когда я тебя обманывала?
– Мне все случаи перечислить? – уточнила я.
– Нет, все не надо, – ответила мама. – Верю, что память у тебя хорошая, стихи вон в школе как рассказывала… Но, если ты не веришь мне, Тане хоть позвони, она подтвердит, что я умерла.
На ее последних словах зазвонил телефон. «Таня» высветилось экране. С фотографии на меня смотрела моя старшая сестра. Я перевела взгляд на часы. В Москве два часа ночи, значит в Северобайкальске семь утра. Я непослушной рукой взяла телефон.
– Вась, – Танин голос был напряжен, – я понимаю, что сейчас в Москве два часа ночи, но… в общем, мама умерла…
Что-то с громким стуком рухнуло на пол. Моя челюсть? Планы на будущее? Телефон. Просто выскользнул из рук на последних словах Тани. Я подобрала непослушной рукой отключившийся аппарат, посмотрела на него, потом на маму, и мы обе заплакали.
***
Похороны получились ужасными. Хотя это вообще не то мероприятие, которое может пройти отлично. Вряд ли кто-то в разговоре со знакомыми заметит мимоходом: «Вчера был на похоронах – шикарные впечатления! Покойник держался молодцом! Организация, компания, закуски – просто десять из десяти, рекомендую» (хотя после своих похорон я бы хотела услышать именно это). Мамины похороны тяжело дались всем. Понаехавшие родственники, вынужденные спать на полу вповалку в нашей крохотной квартире, много пили, плакали и вызывали своими опухшими от сочетания этих факторов лицами не сочувствие, а осуждение других участников процессии. Таня, взявшая на себя всю организацию, лишь бы быть чем-то занятой, походила на бледную тень. Второй тенью – такой же бледной и прозрачной, я только сейчас это разглядела, – была сама мама, которая – а как иначе? – тоже присутствовала на похоронах и без умолку брюзжала.
– Дожила, на своих похоронах стою, – бубнила над моим ухом она. – А вы тоже с Танькой хороши, не могли маму по-человечески похоронить. Где вы это платье нарыли, я уже триста лет кроме брюк и футболок ничего не ношу! Не могли меня нормально одеть? А туфли мне жмут. Ну и что, что я мертвая! – шепотом прикрикнула она на мой тяжелый вздох. – Думаешь, я ничего не чувствую?! Я все чувствую, и тут и там… Смотри! Галка пришла! Уууу, курва! – прошипела мама. – Приперлась, злорадствует, знаю! При жизни даже не здоровалась, а тут – на тебе, явилась! Сюда идет, к нам! Я спрячусь! – и мама зачем-то юркнула за мою не слишком широкую спину.
– Ну что, Василиса, приехала? Как ты там в Москве, как работа, зарплата, на жизнь хватает? – посыпался горох вопросов из моей бывшей (и маминой уже тоже бывшей) соседки по даче. – Мама умерла, некому тебе будет деньгами-то помогать, как ты там жить теперь будешь? Или вернешься? – тетя Галя не сомневалась, что мы с сестрой до сих пор находимся на полном мамином содержании и совершенно беспомощны без сторонних финансовых вливаний.
– Нет, не вернусь, – коротко ответила я.
– А квартиру с сестрой как делить будете? Продавать надо, а как вы справитесь? Тебе и уезжать поди пора, торопишься поскорее мать похоронить? – задала соседка очередной бестактный вопрос.
– Не тороплюсь, – сухо заметила я. – А как мы тут все будем или не будем делить, это вообще не ваше дело.
– Ай, молодец, доча! – поддержала мама. – Скажи ей, что вы не чета ее Ирке, алкашке, которую она до сих пор содержит! И пусть не лезет со своими дрянными советами. Ишь, мать поскорее похоронить! Хотя что там, – вдруг залилась слезами мама, – надеялись, что я поскорее помру, говори правду матери?.. Квартиру вон поделить, дачу продать, – всхлипывала она. – Права Галка, старая дура, ой, кого я вырастила?.. – и она картинно зарыдала.
– Мама, хватит! – не выдержала я. – Вечно вы, родители, всякую фигню несете! – ругаться шепотом было трудно, но гнев подстегивал. – «Вам от нас только деньги нужны», «Не любите, не уважаете» – вечно одна и та же заунывная песня! Надоело! – крикнула я громче. На меня оглянулись другие участники похоронной процессии. Я вжала голову в плечи. – Надоело, – злым шепотом повторила я. – «Не любите!» А что это такое, любить, ты вообще знаешь? Для меня, для Таньки вон, – я дернула подбородком в сторону старшей сестры. – Это не просто слово. Это дело и время, которых нам вечно не хватало. «Уберись, соберись, посуду помой, что ты копаешься, почему опять тройка» – это любовь? – не унималась я. – Или «отстань, я устала, я на вас всю жизнь положила» – это любовь?!
