Под самую святую, масляной зарей, тишком ушел от Алевтины Мяжниковой муж. Он не объяснял, почему это делает, зачем ее покидает, утелепал, и все.
Но ежели бы он, скажем, устроился к кому-либо на квартиру или – того проще – вселился бы в общагу, долго бы о нем думали, что допекла его Алевтина, и был бы он, так сказать, стороной пострадавшей от супружнического произвола.
Но ейный муж – прямиком, как сорока летает, – направился к Матрене Крикляковой – бабе взглядной, сорно любящей кого попало и на этой почве притабунившей себе четверых ребятенков.
Алевтина делала вид, что ничего такого не произошло. Гордо ходила по поселку со вскинутыми грудями и не отводила глаз, когда на нее смотрели слишком пристально.
Мужа Алевтины – теперь бывшего – звали Максимом, потому местные рифмоплеты немедленно складовину выпулили: «Ушел Максим, ну и хрен с ним!» А на фамилию супруга Мяжниковой Чемоданов полупрозой так выразились: «Она к нему со своей межой, а он – хвать пай чужой – и зачемоданил к Мотьке – бабе хотьке».
Не все у Максима Петровича ладилось и с работой. Только где по-настоящему угреется, как его обязательно под какое-нибудь сокращение подведут.
И вот что удивительно, все снятия он воспринимал спокойно. С улыбкой сдавал дела, аккуратно – в последний раз – расписывался в ведомости и отбывал к новому назначению с облегченным почтением к прежней работе, никого не виня, ни хая, не раскаиваясь в том, что так произошло.
Бухгалтером он был въедливым, как червяк, буравящий яблоко. Не было видно его усилий, хотя в любой момент каждому, кто бы ни возжелал, он приводил, сведенным как у девственницы, дебет с кредитом и этим самым давал понять, что у него все в ажуре и порядке.
И вот теперь помаркой его судьбы был только один факт, что он ушел от Алевтины к другой.
И неожиданно вспомнилось, что в свое время Максим и у Мяжниковой появился внезапно. Аккурат была мятежная весна. Но никто никого не убивал, разнузданно буйствовала природа. Сперва, задолго до того, как вскрылась река, разыгралось половодье. А в один из вечеров, когда луна еще не взошла, но уже оплодотворила край неба тихим рделым отсветом, унылый март подтвердил, как писали в газете, опасность морального кризиса. У колхозной кассы кто-то из своих, поскольку река отсекла всех прочих своим буйством, позычил почти миллион рублей.
У развязки дорог, чем-то напоминающей небрежно брошенные ножницы, первым был задержан Григорий Фельд. Он был секретарем редакции в соседнем селе и сюда наведывался к своей полюбовнице – Фроське Мамоновой, какая работала счетоводом в бухгалтерии, которая теперь, почти в полном составе, стояла на козанках.
И в общем, Гришу – цоп-царап.
При нем нашли гранки будущей газеты. Были они усыпаны козявками правок. Но денег обнаружено не было.
И по поводу своего задержания он напишет через неделю, укорив тех, кто это учинил, что вернуть достоинство так же трудно, как невозможно вернуть целомудрие давшей себя объегорить девке.
И тогда деньги, неожиданно для всех, нашел пришляк Максим Чемоданов. Обнаружил он их в лесу, ссыпанными в мешок из-под ядохимикатов, и потому всех, кто их в разное время получал, преследовал, как кто-то пошутил, «дух капитализма». Потому, когда встречались два собутыльника и один из них клялся, что у него денег нет, другой, не веря на слово, по старой памяти не облапывал его по заначкам, а принюхивался к карманам. И коли улавливал ту самую ядовитинку, которой были помечены деньги, говорил:
– А ну признавайся, куда ты их дел?
И тут же – опять по запаху – находил, в каком укромном месте они у того лежали.
А Чемоданова немедленно назначили главным бухгалтером, изгнав прежнего ротозея, тем более стало известно, что к нему давно, как кошка, ластится молодая жена председателя Клавдия, так усорившая всем глаза, что ее были готовы лепить к любому, кто появлялся на горизонте.
Сам же пред Кирилл Карпович Гнездухин был не сказать что уж очень почтительным человеком, скорее, наоборот. Сговорчивым он был с начальством, которое наведывалось сюда довольно часто по той причине, что тут пролегала, по чьему-то точному определению, «икряная жила», и всякого, кто приезжал в Волгоград из Москвы или других более высоких мест, да хоть из-за границы, везли именно сюда, чтобы тут попотчевать до отвала тем, что везде подается в величайшей скудности.