Закончив очередную главу «Мечтателя», я читал ее вслух моим детям. Договоренность была простая: они выслушивали свежую часть того, что мы называли рассказами о Питере, а я выслушивал полезные редакторские замечания. Этот приятный, почти ритуальный культурный обмен сказывался на самом письме: я стал внимательнее относиться к звучанию взрослого голоса, произносящего каждую фразу. Этот взрослый был не просто мною. У себя в кабинете я читал отрывки воображаемому ребенку (не обязательно своему) от лица воображаемого взрослого. И языку, и уху – я хотел угодить им одинаково.
Я полагал, что потребности ребенка знаю инстинктивно: интересная история – это прежде всего симпатичный герой; злодей – да, но не каждый раз, они чересчур упрощают; ясное начало, неожиданные повороты в середине и удовлетворительная развязка, не всегда счастливая. К взрослому я испытывал не совсем смутную симпатию. Всем по душе обряд укладывания детей со сказкой на ночь: свежее мятное дыхание, широко раскрытые, доверчивые глаза, грелка между чистых полотняных простынь, сонное теплое согласие – кто не хотел бы, чтобы эту сцену запечатлели на его могильной плите? Но в самом ли деле любят взрослые детскую литературу? Я всегда думал, что энтузиазм этот слегка преувеличен и даже с оттенком отчаяния. «Ласточки и амазонки»?[1] Беатрис Поттер?[2] Чудесные книги! Вправду ли мы так думаем или мысленно возвращаемся к себе прошлым, почти забытым, и говорим от их имени? Когда в последний раз вы угнездились в постели со «Швейцарским Робинзоном»?[3]
Нам нравится в детских книгах то, что они доставляют радость нашим детям, и тут замешана не столько литература, сколько любовь. Еще в начале работы над «Мечтателем» и чтения его вслух я подумал, что, может быть, стоит забыть о нашей могучей традиции детской литературы и написать книгу для взрослых о ребенке языком, который будет понятен детям. В век Хемингуэя и Кальвино[4] простая проза не должна отвратить искушенного читателя. Я надеялся, что предмет ее – само воображение – имеет прямое касательство к каждому, кто берет в руки книгу. Превращение тоже всегда было темой, интересовавшей – почти до одержимости – литературу. «Мечтатель» вышел в иллюстрированном издании для детей в Британии и Соединенных Штатах и в более скромном виде для взрослых – в разных других странах. Когда-то было принято в посвящении предоставлять книгу ее судьбе, а не отправлять по-родительски в мир, как ребенка. «Ступай, моя книжечка…» Эта книга может тихо поселиться в уголке детской библиотеки, а может и умереть в забвении, но пока, я все же надеюсь, она способна доставить какое-то удовольствие разным людям.
Иэн Макьюэн
1995
Когда Питеру Форчуну было десять лет, взрослые, случалось, говорили ему, что он трудный ребенок. Он их не понимал. Он совсем не чувствовал себя трудным. Он не бросал молочные бутылки в стену сада, не выливал себе на голову кетчуп, изображая, что это кровь, не рубил лодыжку бабушке саблей, хотя иногда подумывал об этом. Ел он все, кроме рыбы, яиц, сыра и овощей, – даже картошку ел. Он был не шумнее, не грязнее и не глупее всех своих знакомых. Имя и фамилию его легко было произнести и написать без ошибок. И лицо его, бледное, в веснушках, нетрудно было запомнить. Он каждый день ходил в школу, как все дети, и за особый подвиг это не считал. Допустим, с сестрой воевал – но и она с ним тоже. И никогда к ним не стучались полицейские, чтобы его арестовать. Врачи в белых халатах никогда не предлагали отвезти его в сумасшедший дом. В общем, на взгляд самого Питера, жить с ним было вполне легко. Чего в нем трудного?
Понял это Питер позже, когда уже давно был взрослым. Его считали трудным потому, что он был молчалив. Это людей беспокоило. А еще он любил быть один. Конечно, не все время. И даже не каждый день. Но любил уединиться на часик у себя в спальне или в парке. Любил побыть один и подумать свои мысли.
Взрослым нравится думать, будто они знают, что творится в голове у десятилетнего ребенка. Но знать, о чем думает человек, невозможно, если он об этом не рассказывает. Вот увидят, как летним днем Питер лежит на спине, жует травинку и смотрит в небо. «Питер! Питер! О чем задумался?» – крикнут они. Питер вздрогнет и сядет. «Да так. Ни о чем». Взрослым понятно, что в голове у него что-то происходит, но они этого не слышат, не видят и не чувствуют. Они не могут сказать Питеру: «Перестань», раз не понимают, чем он занят. Может, он школу поджигает, или сестру крокодилу скармливает, или прыгает с воздушного шара. Видят только, что мальчик, не мигая, смотрит в голубое небо и не слышит, когда его окликаешь.
И что любит побыть один – взрослым это тоже не очень нравилось. Им не нравится даже, когда взрослый хочет побыть один, – когда ты с другими, им понятно, что ты затеваешь. Ты затеваешь то же, что они. Ты должен быть с ними вместе, иначе всем им портишь дело. Питер смотрел на это по-другому. Быть с другими – хорошо, но в свое время. Однако этого бывает чересчур много. Он считал, что если бы люди меньше времени проводили вместе и меньше требовали, чтобы с ними были вместе, а каждый день хоть немного были одни, чтобы вспомнить, кто они такие и кем могут стать, тогда мир был бы более радостным местом и, может, войны никогда бы не случались. В школе он часто оставлял свое тело за партой, а в мыслях уносился далеко. Даже дома у него из-за этого бывали неприятности. Однажды под Рождество отец Питера, Томас Форчун, развешивал украшения в гостиной. Это занятие он терпеть не мог. У него всегда портилось настроение. Он решил прилепить повыше в углу несколько цветных ленточек. В углу стояло кресло, в кресле сидел Питер и ничего не делал.
– Сиди, Питер, – сказал отец. – Я встану на спинку кресла, иначе не дотянусь.
– Хорошо, – сказал Питер. – Давай.
Томас Форчун залез на спинку, а Питер был погружен в свои мысли. Это казалось, что он сидит без дела, а на самом деле он был очень занят. Он придумывал интересный способ спуска с горы – на вешалке, по проволоке, натянутой между соснами. И пока папа, стоя на спинке, кряхтел и тянулся к потолку, Питер раздумывал над этой задачей. Как спуститься, чтобы не стукаться о деревья, к которым привязана проволока?
Может быть, горный воздух напомнил Питеру, что он проголодался. На кухне лежала неоткрытая пачка шоколадного печенья. Жалко, что оно лежит без дела. Когда он встал, за его спиной раздался страшный грохот. Он повернулся и увидел, что папа падает головой вниз между углом и креслом. Потом Томас Форчун появился оттуда головой вверх и с таким видом, что готов сделать из Питера котлету. В другом конце комнаты мать Питера закрыла ладонью рот, чтобы заглушить смех.
