Ноябрь первый.
Вот и всё, успокойся.
Проиграна осень.
Никого не вернуть.
И растяжку не снять.
И тропа, и последний матюг – всё уйдёт.
Драный тельник стирай в дикой горной реке,
Спиртом жги пропотевшую душу.
Собирайся в Россию и до одуренья кури.
Может быть, на московском бульваре
Остались живые?
Вдруг услышит патруль у метро,
То, как ты материшь эту осень.
Что спасёт? Ничего не спасёт,
Если сдохнуть решил.
Там, на улочке, в центре Москвы, перед входом в кабак,
Оторвись от земли и пошли всех на землю обратно.
Торопясь на работу, где больше никто не стреляет,
Покупать сигареты и думать, что купишь авто.
Только ночью по-прежнему снится чужая тропа.
И опять просыпаешься утром, прикрытия нет.
И тебе остаётся ноябрь, гнусный месяц настоек из яда и спирта.
Ноет, ноет, поёт над тобой и в тебе – арматура упрёка.
Так накрылась листами брони голубая мечта.
Ной, а где же ковчег?
Я БЫ – что ты теперь не сумел – уж того не сумеешь…
Шёл ноябрь того заполошного дикого года.
Тонким карандашом отмечал: кто сегодня погиб.
И боялся звонков, потому что звонили сказать,
Кто растяжку задел на тропе в этот раз, в этот раз…
Ноябрь второй.
Та общага на улице Руставели,
Номер дома – 911.
И пахучая кухня, тараканы-звери,
И отсутствие самых желанных мужчин.
Улыбаясь, проспать сезон,
Дозвониться и докурить.
И смеясь, расплескать на весь коридор:
– ПОДЪЁМ!!!
И готовиться по ночам,
Под гитарный разлад рулад.
За окном непривычно остра
Телебашня.
И вызванивала телебашня,
Тонкой звонкой иглой-антенной,
Точным карандашом по небу
Расставляя знаки препинанья.
Всё черкала какой-то странный
Непонятный сценарий судьбы.
Не уснуть на холодной койке
Плацкарта своей души.
Но спала вкруг меня общага,
Где на верхней скрипучей полке,
Я высмаливала до фильтра
Третью пачку «Мальборо»
Воимя сессионного Ноября.
Конец Ноября
Я сдала ту сессию, как-никак,
По закону, чисто, базара нет.
До разбора полётов лечила себя
Коньяком, что припрятан давно.
Проползая по сонным Сокольникам,
Улыбалась Пожарке на уголке,
Научив себя говорить «нельзя»,
Это значит – не лезть в дерьмо.
Был декабрь, очень плохой коньяк –
Ни согреть, ни спиться. Уже плевать.
Можно пить. Значит, будем, брат.
А к закату снова вокзальный бред,
До скончанья дня, где спасенья нет
От себя самой. И багажник мой
Полон книг. Моих первых книг.
Всё не так случилось, совсем не так.
Сами от себя убегали, да.
Это осень кончается,
Осень, брат.
А на рассвете встал Воронеж
У изголовья: «Ну, здравствуй, здравствуй!
Здравствуй, сегодня,
У микрофона,
Вспомни о том, что такое счастье.
Вспомни, пропаханные твоим взглядом
Те километры – от Пензы к Кронштадту,
Вспомни, что вместе – не значит рядом…»
После Воронежа – на северо-запад.
P.S.
Северо-запад, маршрут мой вечный,
Среди попоек, мужчин и женщин,
Трассами, тропами, километрами,
Без обещания.
Без ответа.
2005-2007
Был убит при попытке бегства
Из детства.
Обыск тела преступника
Дал результаты:
Наркота, оружие, сигареты
И четыре бутылки денатурата.
Замусоленный томик Гарсиа Лорки,
Полувоенная, не по сезону, куртка.
И серая масса в кармане,
Оказавшаяся хлебом (коркой).
Умирая, звал друга. Обычно зовут маму.
Был странный какой-то – контуженный что ли?
Скрёб ствол сосновый, сломал себе левую руку,
Пока его убивали – смотрел в упор.
Потом закопали его на болоте.
Уехала спецгруппа, ушли собаки.
А ночью на холмике выросли бело-розовые
Нездешние, пьяные, шалые маки.
И так они звали, так звенели,
Роняя с кудлатых голов росу,
Что потянулись к холмику все неубитые дети.
Все те, кто завтра будет убит в человеческом лесу.
