Глава 1. Все дороги ведут…
1
От угольного дыма першило в горле.
Пароход (русское слово уже прочно вошло в морской обиход, напрочь вытеснив модные иностранные «пироскафы» и «стимботы») «Елизавета» бодро шлёпал плицами через Маркизову лужу1, выгребая против ветра – сразу же по выходу из Кронштадта потянул ост-зюйд-ост, и матросы торопливо побежали по вантам, сворачивая парус, а потом из трубы густо повалил дым, проснулась, зачухала где-то в глубине бывшей тихвинской барки машина, колеса с натугой провернулись раз, другой и потом заработали с мерной настойчивостью, словно часовой механизм.
Влас покосился на подвязанной к рее парус – не оседает ли на нём угольная копоть. Труба на «Елизавете» была одновременно и мачтой, и идти сразу и машиной и парусом она никак не могла. Известно ведь, угольная копоть штука такая – въестся намертво и ничем её потом не выбьешь, не выведешь. Но рею из-под парусинового навеса над палубой (кажется, во Франции подобные навесы зовут маркизами – не на флоте, конечно), прикрывающего сиденья (язык не поворачивался назвать их морским словом – банки) с пассажирами от солнца или дождя, видно не было. А вытягивать шею или вставать не хотелось. Тем более, что справа ноги кадета Смолятина упирались в поставленные одна на другую две громоздких корзины, которые внёс при посадке на палубу дюжий слуга в ливрее – сейчас он сидел у самого борта за спиной у Власа, поодаль от чистой публики, а корзины стояли под присмотром его хозяйки – тучной дамы на пятом десятке в мантилье и широком капоре. Она то и дело косилась на окружающих пассажиров и укоризненно поджимала губы. Влас не знал, что находится в её корзинах (они были закрыты плетёными крышками) и знать, в общем-то, не хотел, но судя по тому, что дама не согласилась сдать их в трюм и не доверила даже собственному лакею, должно быть, везла она что-нибудь ценное. А может и наоборот – сущую чепуху, о которой думала сама, что это невероятная ценность.
Кают на «Елизавете» не было – большое неудобство, если подумать. Впрочем, даже на шести узлах хода, хоть машиной, хоть под парусом, пароход будет в Галерной гавани уже через три часа после выхода из Кронштадта. При таком близком расстоянии каюты на пароходе и вправду ни к чему.
Корзины можно было бы обойти, но спереди проход загораживал обшитый серой парусиной чемодан, достаточно большой, чтобы его хозяин, господин средних лет в статском (жемчужно-серый сюртук, такая же крылатка нараспашку и чуть сбитый на затылок боливар, обтянутый пепельным шёлком) не мог засунуть его под банку, как это сделал со своим рундуком Влас. Господин был по какой-то причине без слуги, хотя по его виду нельзя было сказать, что он терпит какие-то денежные затруднения либо не владеет ни одной крепостной душой, в отличие от Власа или хоть кого из его семейства, к примеру, хоть отца с матерью взять, хоть брата Аникея, хоть и его самого, кадета-второгодку. Старичка, – подумал Влас с усмешкой.
Впрочем, быть старичком ещё предстояло научиться. После того, как зимой сменился директор, и место Петра Кондратьевича заступил адмирал Рожнов, кадет и гардемаринов развели по разным ротам, собрав их по возрастам. И теперь цукнуть баклажку старшим стало труднее, чугунному пришлось бы заглянуть для этого в другую спальню. Цук, разумеется, от этого не прекратился, но значительно уменьшился, отчего вторая половина учебного года для Смолятина и его ровесников показалась гораздо легче первой. Что-то будет теперь?
Он прерывисто вздохнул и, чтобы отвлечься, вновь покосился на трубу, даже чуть наклонился, чтобы поднырнуть взглядом под край маркизы.
Дама рядом вновь поджала губы и окатила Власа таким подозрительным взглядом, что она миг ощутил себя бульвардье, уличником – вроде Яшки-с-трубкой.
– Что ты там пытаешься высмотреть, кадет? – насмешливый голос заставил его вздрогнуть и бросить взгляд влево.
Старший лейтенант смотрел пытливо и с интересом, чуть надвинув на лоб фуражку, глаза посмеивались.
– Верхний край трубы, Николай Иринархович, – вздохнул Влас, вновь садясь прямо и отвечая даме дерзким взглядом, таким, что она беспокойно завозилась и покосилась на свои корзины. И вправду, золото она там везёт, что ли? – неприязненно подумал кадет.
– Зачем? – смешинки в глаза Завалишина стали заметнее. Он чуть шевельнул правой ногой, смыкая каблуки башмаков, уложил поперёк колен красный сафьяновый портфель – что лежало внутри, Власу было невдомёк, знал только, что старшего лейтенанта командировал в адмиралтейство из Кронштадта его начальник. Зачем? Какое мне дело, в конце концов? – мысленно махнул рукой Влас.
– Парус жалко, – честно сознался кадет, отводя глаза. – Закоптит его напрочь. Он прямо над самой трубой…
– Да, ты прав, – за время совместного плавания старший лейтенант давно и прочно стал называть Власа на «ты», и кадет и не думал протестовать – невелика пока что он сошка, чтобы требовать от офицера обращения на «вы».
– А вот мой брат, мичман Аникей Смолятин, считает, что за пароходами будущее, – вспомнив зимний разговор с Аникеем на Стрелке, ляпнул вдруг Влас. – И что скоро по морям побегут пароходы с пушками. Как вы думаете, ваше благородие, он прав?
– Думаю, да, – не раздумывая, ответил Завалишин. – Умён твой брат…
– Будущее? – по-прежнему недоверчиво переспросил кадет. – За чем будущее? За этим… болдырем самовара с водяной мельницей, прошу прощения у господина лейтенанта за грубое слово?
– Именно так, – губы старшего лейтенанта тронула усмешка. – За этим болдырем самовара с водяной мельницей… метко ты сказал, язва ходячая.
Влас, не обращая внимания на насмешку в голосе Завалишина, вновь покосился на трубу парохода и недоверчиво покачал головой.
– Напрасно сомневаешься, кадет, – у губ Завалишина вдруг залегла странная морщинка, словно ему было не очень приятно говорить о чём-то важном. Неприятно, но нужно. – Читал я одну работу, Николаша Бестужев писал…
– А, знаю! – перебил его Влас, мгновенно вспомнив зимний разговор с братом, и тут же покраснел до слёз, осознав свою оплошность – кадету офицера перебивать не следовало.
– Ну-ка, ну-ка, – подбодрил старший лейтенант. – Что знаешь?
– «Нечто о пароходах»?!
– Да, она, – кивнул Завалишин. – Неужели читал?
