Он всегда был здесь. Таня заметила его ещё несколько месяцев назад, когда только начала ходить этой дорогой. Молодой парень в потёртой кожаной куртке и брюках от какой-то формы, то ли заправщик, то ли охранник. Он сидел на одной и той же лавочке, почти всегда в одной и той же одежде и всегда смотрел вдаль — туда, за горизонт, где солнце ещё не село, где возможно что-то изменить в ещё не завершившемся дне…
Она всегда обращала на него внимание, удивляло всегда одно и то же — бездонная, безнадёжная грусть. Молодой, пышущий здоровьем, симпатичный парень, без татуировок, без шрамов, без кольца — откуда в нём столько грусти? Откуда берётся эта смертная тоска, что давит его плечи, пригибает голову? Откуда в глазах обречённость вольного зверя, посаженного на цепь и вынужденного умирать, не принимая еду из миски?
Он оторвал взгляд от моря, посмотрел на доходягу-пса, тянущего к нему морду, почесал ему шею, улыбнувшись еле заметной, непонятной улыбкой… Было в этой улыбке что-то неуловимо чуждое всему окружающему пейзажу, всему хмурому портовому городу. Наверное, так мог бы улыбнуться изнурённый Сизиф, заметив муравья, изо всех сил помогающего ему катить неподъёмный камень.
Пёс лизнул ему руку и лёг, со вздохом положив голову на землю, парень поднял глаза и буквально столкнулся с задумчивым взглядом Тани. Она смутилась, опустила глаза. И тут обшарпанный пакет, доживающий вторую неделю, решил распрощаться с мятежным миром, и наконец лопнул, оставив в руке Тани свою верхнюю часть, похожую на букву «О» с ушами из ручек. Она криво усмехнулась несвоевременному чувству юмора, бросившись собирать раскатившиеся по плитке набережной продукты. Хмурые нервные люди брезгливо переступали катящиеся помидоры, какой-то малец подбуцнул большую головку капусты, указал на Таню пальцем напыщенной мамаше, захихикал, но тут же осёкся, побелел и рванул прочь так, как будто у неё за спиной стояло привидение. Она резко обернулась и уткнулась взглядом в грудь того самого грустного парня. Он держал в руке ударенную пыльную капусту, растерянно глядя на неё и как бы раздумывая, что с ней дальше делать. Таня быстро развернула обезглавленный пакет и подставила парню, он с облегчением опустил туда капусту, смущённо улыбнулся и присел собирать поцарапанную картошку и полураздавленные помидоры. Таня шустро подставляла пакет, буквально за полминуты все овощи, кроме безнадёжно раздавленных, были собраны, уложены и подняты в… нет, не подняты.
На Танину руку, уже комкающую верх раненого пакета, легла широкая загорелая ладонь.
— Я помогу.
Она впервые услышала его голос. Мягкий, бархатный, совсем не соответствующий медведистой фигуре.
— Нет, спасибо, я сама.
— Я помогу, правда, — удивлённо ответил он, разжал её пальцы, приподнял оба пакета…
Вот здесь она всегда злорадно ухмылялась. Мужики, пыжащиеся своей мужественностью, всегда очень уважительно смеривали её взглядом, после того как приподнимали те баулы, что она таскает каждый день.
…Злорадная ухмылка сползла сама собой, оставив растерянное непонимающее лицо. В его взгляде не было уважения. Или удивления, или хоть сочувствия на крайний случай. Он смотрел на неё, как на идиотку. Так ей показалось в первый момент. Нет, не как на идиотку. Как на человека, который купил ботинки, взял их в руки и пошёл босиком. Как на больную.
— Вы собираетесь это нести? Сами?
— Да…
Он дёрнул щекой, прищурился:
— Вы издеваетесь?
«Да, над собой. Каждый день, много лет.»
Она опустила глаза на сумку, попыталась подсчитать килограммы. Итак: вода, два литра, консервы, семь штук, пара кило картошки, капуста вытянула на полтора, ещё фарш, помидоры, масло-майонез-рыба-кофе…
«Ну, внушительно. КМС по тяжёлой атлетике можно давать смело. А если ещё вторую сумку посчитать, то и мастера спорта.»
Он как будто прочитал её мысли, нервно хмыкнул, подхватил сумки и пошёл по улице:
— Я помогу.
«Такой спокойный голос. Интересно, он хоть когда-нибудь выходит из себя?»
Таня шагала рядом с ним, с наслаждением разминая запястья, растирая красные пальцы… Как давно она себя так не чувствовала — слабая женщина при сильном мужчине. Она отвыкла от этого ощущения не так давно, всего каких-то пару лет назад, но оно всё равно казалось каким-то далёким и ненастоящим. Как будто кто-то сейчас скажет: «Снято!», с неё снимут костюм женщины и оставят тем, чем она является на самом деле. Картинка поплыла, жгучие злые слёзы обиды навернулись на глаза.
Давно она не плакала, ой как давно. С тех пор как поняла, что это бесполезно. Те же пару лет назад.
Парень встревожено посмотрел на неё, остановился:
— Что-то не так? Вам плохо?
Она отвернулась, стерла рукавом с лица две холодные слезы:
— Всё в порядке. Не беспокойтесь, правда, в порядке. Спасибо Вам за помощь, но дальше я, наверное, сама. Мы почти пришли.
— Да ладно, я до квартиры донесу, Вы на каком этаже живёте?
— На седьмом, — ляпнула она, спохватилась, — в смысле, на первом. Я сама донесу, вот мой дом.
Он окинул взглядом обшарпанную панельную многоэтажку, с сомнением посмотрел на разломанную дверь подъезда:
— Лифт, подозреваю, не работает.
«Угадал.»
— Но вы мне об этом, конечно, не скажете.
«Тоже угадал.»
— Так что я, пожалуй, провожу вас до вашего «седьмого-в-смысле-первого», хорошо?
— Не очень, — съязвила она, — Вы просто не представляете, что мне муж устроит, если…
— Муж?!? — парень задохнулся от возмущения, — у вас есть муж?! И он позволяет вам таскать… вот это?!
Она стояла, опустив глаза, сцепив пальцы. Потом поняла, что он смотрит на её руки, и поспешно спрятала их в карманы. Кольца на ней не было, с такой работой кольца носить нельзя — мало того, что привлекают внимание к далеко не нежным рукам, так ещё и после работы пальцы отекают, и тогда кольцо хоть резаком снимай.
Парень взял её за рукава, вытащил руки из карманов, внимательно посмотрел на неё, когда от его прикосновения она дёрнулась, как будто собралась отбиваться.
Так дёргаются от шага в их сторону собаки, которых очень часто и сильно били.
Он отпустил её руки, медленно поднял пакеты:
— Извините. Извините, что лезу не в своё дело. Но до порога я вас всё-таки провожу.
Он не оборачиваясь пошёл во двор дома, она, опустив голову, за ним.
— Этот подъезд.
Он открыл дверь, остановился. Через пять секунд она поняла, что дверь открыли для неё. Страшно смутилась, пробежала вперёд. Он закрыл дверь, смерил ироничным взглядом кривую надпись: «Не работает» на дверях лифта. С бумажки уже успел вылинять фломастер, с полгода висит, не меньше.
Они поднялись на седьмой этаж, Таня зазвенела ключами, осторожно заглянула в приоткрытую дверь, незаметно перевела дух — пусто. Обернулась. Он обвиняюще смотрел на неё. На обманщицу.
