Дождь…
Наверное, это был первый сильный дождь в этом году. Не морось, не накрапывание, а настоящий полноценный ливень.
Кто бы мог подумать…
А ведь еще час назад светило солнце и на небе не было ни облачка.
Минут пять посмотрев на то, как разверзлись небеса, я поняла, что не хочу стоять под козырьком, как все. Не хочу ждать. Не хочу надеяться на чудо.
Чудес не бывает.
Горькая тень улыбки всего на мгновение легла на губы, и я, сняв солнечные очки и убрав их в сумку, решительно шагнула под дождь, наплевав на то, что у меня не было зонта. Волосы промокли уже через минуту, превратившись в сосульки, с которых не капало, а лилось. Пиджак намок моментально, особенно плечи, и теперь вода медленно, но уверенно просачивалась под него. Я на мгновение задумалась о телефоне и бумагах: паспорте, блокноте и книге, лежащих в сумке, но лишь плотнее прижала ее к себе, чтобы вездесущий дождь не пробрался внутрь.
Хотя… Ерунда… Подумаешь, блокнот. И даже паспорт… Даже телефон. Это все ерунда. До дома – всего двадцать минут пешком, так что ничего не случится. Непоправимого точно не случится.
Я усмехнулась… Последние несколько недель я могла лишь усмехаться и пытаться изобразить улыбку. Получалось плохо. Только подумала и поняла, что снова плачу. Ерунда… Все равно дождь, никто не увидит. Да и рядом – никого…
Прикрыв глаза, потому что помнила дорогу наизусть, я пыталась отрешиться от боли. Получалось плохо, но я старалась. Мимо проехала машина, окатив меня грязной дождевой водой и забрызгав не только туфли, но и бежевую юбку. Даже не дернулась. Даже не усмехнулась, только снова открыла глаза. Подумаешь, юбка…
Меня снова начала охватывать апатия. Вязкая, гулкая, глухая… За свои недолгие двадцать три года я ни разу не задумывалась о том, что мы смертны. Мне всегда казалось, что родители будут жить вечно. Глупая…
Случай. Нелепый. Страшный.
И все.
И я больше не могу…
– Господи, почему?..
Наверное, этот вопрос задавали ему многие до меня. Но, как и многим, он мне не ответил. Ни тогда, ни сейчас.
Снова машина…
На этот раз мне не повезло еще больше, и меня окатили буквально с головы до ног.
Гадко… Замерла. Закрыла глаза. Выдохнула… И горько улыбнулась.
Реальность. Суровая реальность.
Мотнула головой и шагнула в сторону от края тротуара, подальше от проезжей части. Сама виновата.
– Девушка!
Я поняла, что обращаются ко мне, только тогда, когда мужчина торопливо подошел ближе и попытался взять за руку.
– Деву…
– Не трогайте… – Мой голос был сиплым, а слова – невнятными, но мужчина понял их смысл и поморщился.
Да, голос у меня неприятный. Последние несколько недель.
– С вами все в порядке?
– Да. – Я старалась не смотреть на него и даже попыталась обойти, но он шагнул навстречу, и я прошептала: – Не надо.
– Я вас обрызгал. Извините. Вы далеко живете? Подвезти? У вас горе? Я могу…
– Нет. – В душе поднялась злоба. Неконтролируемая. Сокрушительная. Уничтожающая. В первую очередь, опустошающая меня саму.
– Но, может…
– Уйди. С дороги. Не мешай.
Дождь, кажется, стал еще сильнее, но я с вызовом вздернула подбородок и, глядя прямо в темно-серые глаза незнакомца, процедила:
– Ты ничего не можешь. А теперь уйди.
– Я могу помочь. – Мужчина оказался занудным и упрямым. Одетым в дорогой костюм, серую рубашку и темно-синий галстук. А еще – высоким и широкоплечим. И он совершенно не обращал внимания ни на мой сиплый, неприятный голос, ни на мои красные уже несколько недель глаза.
– Чем?
– Многим. – Он был не только упрям, но еще и серьезен.
– Мне не надо многого…
– Я довезу. – Упрямо сжатые губы намекали на то, что этот «рыцарь» не отстанет, пока не оправдается хотя бы перед самим собой.
Что ж…
– Хорошо.
Посмотрела налево… Да, та самая машина, которая обрызгала меня второй раз. Очень дорогой внедорожник. Что ж, если ему не жалко обивку…
– Садитесь.
Несмотря на то что я ему нагрубила, мужчина вел себя очень сдержанно, вежливо и даже открыл передо мной пассажирскую дверь, чтобы я села.
Села.
– Октябрьская, девять.
Закрыла глаза и обняла себя руками. Май… Всего лишь май. Коварный и изменчивый. Даже хорошо, что промокла насквозь, давно надо было заболеть. Не могу больше ходить на работу и смотреть на их сочувствующие лица. Лживые…
На самом деле до дома оставалось всего минут семь пешком – один светофор да два дома вглубь. Но раз ему надо совершить добрый поступок… Пусть хоть ему сегодня будет хорошо.
– Я вижу, вам плохо. Я могу помочь?
– Нет.
– И все-таки…
– Вы мне поможете, если замолчите.
Я не могла быть вежливой. Физически не могла. За эти три недели я поняла, что ненавижу сочувствие. Оно убивало…
– Хорошо…
Он ответил недовольно, но замолчал.
Ровное и едва слышное урчание мотора убаюкивало и почему-то успокаивало. Было в нем нечто такое… умиротворяющее.
И лишь минут через семь я поняла, что мы слишком долго едем.
Резко распахнула глаза.
– Куда вы меня везете?
За окном была совсем иная улица, причем та, что вела за город. Мы ехали с такой скоростью, что дома буквально мелькали, сливаясь в одну серую дождливую полосу.
А он все не отвечал.
Лишь в зеркале заднего вида отражались его слегка прищуренные недовольные серые глаза.
Что ж…
– Хорошо, не говорите. Когда начнете убивать, пожалуйста, сделайте это быстро. Не люблю боль.
Сиплый шепот неприятно резанул слух, но Кирилл лишь сильнее поджал губы. Сама просила замолчать. А он уважает желание дамы.
Вот только, судя по тому, что дама закрыла глаза, в которых едва ли теплилась жизнь, она не приукрашивала. Она действительно была на грани, когда уже плевать на то, что будет, потому что хуже уже быть не может. С этой мыслью в памяти всколыхнулись не самые приятные воспоминания, и он горько усмехнулся.
Хуже быть может. Причем настолько, что даже представить невозможно… Это возможно лишь пережить самому.
