Non, je ne regrette rien…
E. Piaf
Я молю как жалости и милости,
Франция, твоей земли и жимолости.
О. Мандельштам
Он не был красавцем, мой Эмманюэль, во всяком случае в привычном смысле этого слова. Высокий, нескладный, рано начавший лысеть, совсем не спортивный. Но что-то было в нем такое невероятно милое – то ли шоколадные глаза с искоркой, то ли породистый галльский нос, то ли губы сексуальнейшей лепки. А когда он мягко грассировал название улицы, на которой жил в Париже, у меня почти щекотало под языком от удовольствия.
Однако в целом он был, конечно, не в моем вкусе – слишком порядочный, внимательный и какой-то весь плюшево-мишковый. Мне же всегда, к несчастью, нравились смазливые, нахальные негодяи. Мужчины вроде Маню больше привлекали взрослых женщин, уже порядочно намаявшихся со смазливыми подлецами. Мне было 24 года, я впервые в жизни выехала за границу и мечтала о бурных романтических приключениях.
Моего Маню я встретила на свадьбе подруги в Москве. Она выходила замуж за француза, было много цветов, гостей. Друзья жениха прилетели прямо на венчание, так что некоторых я впервые увидела только в церкви. Маню и я были главными свидетелями с обеих сторон.
Свадьбу потом отмечали дома и количество хорошего французского вина стремительно стирало языковые барьеры. В какой-то момент я вдруг обнаружила, что стою на балконе и, глядя на заводские трубы напротив, свободно болтаю по-французски с кем-то из друзей мужа.
Когда я относила посуду на кухню, то столкнулась в дверях с мамой невесты.
– Посмотри, – сказала она деловым тоном, – сколько женихов понаехало, срочно делай выбор.
Озадаченная этой проблемой, а выбор всегда мне нелегко давался, я вернулась в комнату и принялась разглядывать кандидатов.
Бенуа, добрейший физик из Бордо, но маленького роста, рыженький. Эмманюэль-1 – высокий, неуклюжий социальный работник из Парижа – не в моем вкусе. Эмманюэль-2 – голубоглазый смазливый брюнет, учится на оператора в парижской школе киноискусств и вполне подходит под собирательный образ заграничного принца. Я решила атаковать именно его.
Следующие два дня, пока молодые упивались друг другом, я водила своих трех мушкетеров по пыльной и душной Москве. Катаясь на катере по Москве-реке, я села между двумя Эмманюэлями.
– Загадывай желание, – закричали они одновременно.
Я закрыла глаза и произнесла про себя заветное, русское народное: хочу в Париж!
Когда французы уезжали, в «Шереметьево» мы обменялись адресами, поклялись писать и сердечно расцеловались на прощание. Правда, Эмманюэль-2 брезгливо подставил мне только свою щеку, из чего я сделала вывод, что мое гостеприимство не произвело на него никакого впечатления.
В сентябре начался очередной семестр в институте, и я стала потихоньку забывать о шумной русско-французской свадьбе. Впрочем, в октябре на мой день рождения из Франции пришли три открытки, через месяц еще две, от Бенуа и Эмманюэля первого. На Новый год всего одна. От Маню. В каждой своей открытке он приглашал меня в гости.
В феврале я показала очередную такую открытку своей замужней подруге, которая разрывалась теперь между двумя странами, так как тоже была еще студенткой.
– И чего ты ждешь? – переспросила она в изумлении. – Надо ехать, а то потом не позовут.
– Да, но как? У меня и визы нет, да и куда я поеду, я его всего два раза видела.
– Он друг нашей семьи, – сказала подруга строго, – и очень порядочный человек, просто так приглашений на ветер не бросает, а визу я тебе от своей работы сделаю (она была переводчицей в одной французской торговой компании).
Сказано – сделано, и спустя всего неделю я уже сидела в самолете, замирая от счастья и ужаса. Дело в том, что… как нормальная постсоветская барышня, всю свою жизнь я мечтала увидеть Париж и… остаться в живых. Бредила этим, сколько себя помню. Маниакально изучала французский – сначала по пластинкам, которые подарили мне на день рождения в двенадцать лет, потом по песням, заслушав кассеты с Эдит Пиаф и зная все слова наизусть, потом на курсах с пожилой преподавательницей, нежно любившей французский язык и так ни разу и не побывавшей за границей. Я зачитывалась французскими романами, смотрела и пересматривала французские фильмы и была полна Францией до самых краев.
И вот я туда летела. Обыденно так, «Аэрофлотом», эконом классом, но при этом меня почти трясло от волнения. За-гра-ни-ца! Какая же она? А вдруг они там совсем-совсем другие, а вдруг я забуду язык? Так переживает, пожалуй, только старая дева в ожидании первой брачной ночи. Я чувствовала, что 24 – это слишком поздно, что я переждала, пересидела… вот если бы в 16 или 18, пока еще свежесть чувств… что я все там уже знаю… что я НЕ хочу в Париж.
В аэропорту Шарль-де-Голль Маню – высокий и нескладный – издалека замахал мне рукой, и мне стало совсем неуютно. «Что я тут делаю? – подумалось мне. – Я совсем его не знаю, а теперь мне неминуемо придется провести с этим чужим человеком целых три недели!»
Маню посадил меня в серенький «Пежо», который принадлежал его дедушке, и отвез меня в квартиру, которая принадлежала его дяде.
По дороге я не чувствовала уже никакого смущения. Наоборот, мне казалось, что я летаю в Париж регулярно. Я привычно разглядывала серые, нахохленные мартовские пригороды и автоматически отвечала на вопросы о том, как долетела.
Квартира, в которую он меня привез, превзошла все ожидания. (Только сейчас, прожив в Европе какое-то время, я начинаю понимать, как мне сказочно тогда повезло, сколько вообще было счастливых совпадений той парижской весной.)
Она находилась не то что в центре, а в самом центре центра, в элитном седьмом районе, недалеко от Ecole Militaire и Hotel d’Invalide, в двух шагах от Эйфелевой башни. Первые несколько дней, выходя за свежим багетом в булочную, я невольно вздрагивала, настолько близко нависала надо мной эта плетеная железяка.
Маню поступил как образцовый джентльмен. Накануне он перевез вещи к родителям и, когда мы приехали, просто отдал мне ключи, добавив, что я могу жить здесь сколько пожелаю. В ответ он не хотел ни-че-го. А просто (ну правда, бывает такое в природе) очень порядочным человеком. Он искренне хотел показать мне Париж, кроме того, был безнадежно влюблен в другую женщину. Но об этом потом.
В первый парижский день, утомленная переживаниями и впечатлениями, я легла рано. Но зато на следующее утро вскочила привычно в восемь утра по московскому времени (шесть по местному) и больше не могла спать.
