Я был молодым писателем, которого из-за ранимости понесло в самое сердце океана. Критики презренно отмечали: <<Уильям О'Брайен – типичный хороший писатель.>>, оставалось воспринимать их шутливо, иначе – ты пропал. Никогда прежде меня столь сильно не унижали, как в момент, когда один довольно значимый для меня писатель, открыто заявил, что мои книги ужасны. Не просто ужасны, а опасны. Опасны, как нож. Или пистолет. Говорил он, что мое творчество – самое ужасное, что есть в этом мире. И вот тогда, когда журналисты окружали меня, когда бесчисленные вспышки фотоаппаратов ослепляли тебя и в голову ничего толкового не приходило, когда моя подруга Мэри утешала меня, когда я смотрел на свое понурое отражение в зеркале, тогда я понял, что мне надоела суша.
Это всего лишь мнение, говорила она.
Не принимай это так близко к сердцу, говорила она.
Но ведь важное, думал я.
Журналисты спрашивали, что я думаю на счет такого броского заявления. А ответить было нечем.
Тебе нужно лишь одно – отдых.
Комната, в которой обои пунцового цвета. Мебель, что скрипит ночью. Два окна, открывающие вид на легкий туман, сквозь который виден порт. Все забыто. Я стою на палубе, взираю на бескрайний простор океана. Все осталось там: воспоминания, нужды и заботы.
Я бросил писательство. Даже не прикасаюсь к пишущей машинке, за меня барабанит по кнопкам кок, который с радостью решил помочь мне писать письма для Мэри. Кок часто говорит мне:
⁃ Брось ты эту сентиментальщину, Господи, ты хочешь, чтобы она тебя бросила? Все, твою мать, знают, что девушки любят мужество. Писатель, не писатель, а надо быть мужественным. Лаконичным, твою мать, и строгим.
За это я и любил этого бородатого мужика. Любил, когда он улыбается, и виднеются чуть желтоватые зубы. Любил, когда он недоумевает, почему пересоленная рыба нам не по вкусу. Любил, когда он курит папиросы и нередко решается протянуть одну мне.
Капитан судна – мой дядя Стив, а если вы спросите его, в честь кого судно названо, он быстро ответит: <<Моей жены.>>.
Огромная белая надпись «Ева» красовалась на корме.
Штурман – лучший друг дяди. Его борода извивается до самого воротника, закрывая всю шею. А его карие глаза, вечно стеклянные, словно он услышал горестную новость, в задумчивости бегают по полям кроссворда.
Механик самолёта. Одиннадцать букв.
Подающий в бейсболе. Шесть букв.
Резервуар для транспортировки жидкостей. Восемь букв.
Для них я был двадцатилетний евнухоид. Пацан, который не видел жизни.
Но они славные ребята. Отыгрывать роль так называемого юнги весьма забавно.
Так же были Клод, – его тонкие усы могли выдать его за большого ценителя, – Кевин – Пелена испарин на его большом лбу ослепительно блестела, – и Жак, – С этим парнем шутки плохи.
Все они были обычными рыбаками. И теперь я сам стал обычным рыбаком.
Иначе говоря:
Пошутите над Жаком, и он избавит вас от тягостного бремени лишних зубов.
Пошутите над Кевином, и этот толстосум будет ходить понурясь весь день.
Пошутите над Клодом, и ему будет плевать.
О, посмотрите на эту тушу. От избыточного веса он неуклюже семенит. Этот человек – энциклопедия на двух толстых ногах и с двумя лихорадочно держащими карту ручищами. В самый разгар стремительно развивающегося разговора о шлюхах, его рот раскрылся и изрыгнул: <<А вы знали, что мусульмане мочатся сидя?>>. Все головы повернулись к нему. Затишье. И снова разговор о шлюхах.
Если вы сидите у палаты со своим больным ребенком в местной больнице, то рядом с вами обязательно будет подобный человек.
Здравствуйте, миссис.
Ваш ребёнок болен потому что он слишком игрив.
Как телёнок, случайно прыгнувший в пасть волка.
Таких людей не стоит обделять своим, хотя бы холодным, но вниманием.
Но Джерри, – как и все остальные, – человек обаятельный.
А на палубе, когда ветер свистит в ушах, а по телу пробегает слабая дрожь, твоя кожа бледна как никогда, вдыхая горький табачный дым, что жжет твое горло, все, что происходило ранее, вдруг забыто. Все сконцентрировалось в одну материю, которая исчезла прочь. А осталось лишь: Смех Стива, когда он надулся ромом, запах жаренной рыбы и матрас в каюте, пропитый потом.
Это и есть полное умиротворенное забытье.
Ты не долго находишься на судне, именуемое Ева, но уже стал рыбаком.
На носу скопились спутанные сети, в некоторых из них смердят кишки рыб.
Мойва.
Форель.
Семга.
Тунец.
Трудно разобрать из этого изобилия кишок и голов, что чему принадлежит.
А там, на кухне, в темном углу скопились безжизненные потертые шинели немецких солдат. Все продырявленные пулями.
Я ничего не смыслил в этих удочках и снастях. И, сказать честно, ничего смыслить и не хочу. Возможно, продержусь тут еще неделю, и меня заставят работать.
Краткий экскурс по концепции промышленной рыбалки.
Спросите Стива, что это за шинели в углу.
– Эта яхта была мобилизована при второй мировой.
Зачали Стива в Англии, родился он в Америке, а вырос в Ирландии. Сам он считает себя полностью ирландцем. И душой, и любовью выпить.
Каждый день, продуктивный или нет, сводится к столу. Длинный стол из красного дерева, это ведь небывалая роскошь. Разумеется, он уже избит временем. Трещины и царапины по всей его поверхности. Мы все уселись на нем, а Стив, достав три бутылки рома, промолвил монументальные слова:
– Ну что, братья, попробуем напиться до той степени, пока нас всех не начнет рвать.
И он улыбнулся, а морщин стало в два раза больше.
Кок не стал ухитряться, и на этот раз снова жаренная рыба. А запах заполонил все пространство, проникая в наши ноздри и вызывая обильное слюноотделение. Возьми вилку, и проткни эту золотистую корочку.
Можно питаться рыбой больше месяца, прежде чем она начнет вызывать у тебя тошноту. Преодолей тошноту – и каждая рыба, любого способа приготовления, станет чем-то вроде слитка золота, которое вручил тебе незнакомец.
Жак выглядел изнеможенным, и держался несколько отрешенно. Я спросил его, что не так.
– Я в порядке. – Отрезал он.
Его лицо наполнилось изнурением, и Стив, посмотрев на него, посоветовал:
– Иди в каюту, черт побери, да на тебе живого места нет.
– Да. – Вторил Джерри, – ты похож на древнее ископаемое.
– А ты что, археологом сделался? – Процедил Жак, согнувшись от боли живота.
Они промолчали, а я и вовсе был незаметным. Скрип ножек стула, и Жак вышел из-за стола. Несколько больших шагов и он оказался на палубе.
– Я что, плохо готовлю что-ли? – Недоумевал кок.
Стив открыл первую бутылку рома, и стал уплетать ее прямо из горла. Другие бутылки открыл кок, который сразу всем налил в пинты.
– Вы знаете, что самая большая часть рома, производится на Карибах? – Вставил Джерри.
