– Леська, выходь.
Судя по всему, в дверь не стукнули, а пнули. Лесняна наскоро вытерла лицо рушником и метнулась к окну, ставни отворять. С той стороны стоял, переминаясь с ноги на ногу, Калентий Нося, первый в Овсянниках выбивала и задира. Широк в плечах, с густыми волосами, по обычаю северников заплетёнными в косицы, был он пригож и всем девкам Овсянников нравился.
Но Леське-то, Леське он был без надобности!
– Выходь, кому говорят-то. Чай, не пастушок за тобою-то бегать, да и ты не коза.
– Не выйду, – сказала Лесняна. – И дверь не отопру.
– Так я в окно!
– Да попробуй, – девушка коротко засмеялась. – Сказала не выйду, значит, не выйду. Медведь этакий, – сказала она уже тише, но при открытом окне всё было слыхать.
Калентий и впрямь в окошко влезть попытался, да только куда ему? Избёнка у Леси была по старому обычаю срублена, окошки ради сбережения тепла крошечные. Парень едва голову просунул – да и тут чуть ушами не застрял. Стали они у него от натуги красными, да и к щекам кровь прилила. Засмеялась Лесняна:
– Может быть, маслица дать, чтобы вылезти смог?
Но Калентий пару раз дёрнулся и высвободил бедовую свою головушку.
– Выходь, – сказал уже жалобно, просительно.
– Ты меня обидел. Не буду с тобой гулять. И взамуж не пойду, хоть что теперь говори.
Вчера Нося от заката и до самых коровяк с Леськой по главной деревенской улице прохаживался. Всем показывал, какой он молодец – травницу в жёны позвал, не испугался. Лестно было девушке с ним под руку ходить! Парень он видный, многие по нему вздыхали, да вбил вот себе в голову, что женится не на простой девице, а на особенной. Только особенных в их селе было трое, и все мимо Калентия глядели. Самую красивую матушка с батюшкой уже сговорили за другого жениха. Самая умная да грамотная смотрела только на синеглазого парня из другой деревни. Оставалась лишь непростая добыча: ведьма да травница. «Травинина дочка» её звали, Лесняна.
Сама-то Травина второй раз вышла замуж да уехала в соседнее село, а дочка её осталась. Такая же, как мать: невысокая, ладная да складная, коса опять же русая, в руку толщиной. Глаза ясные, лицо круглое, весёлое – точь-в-точь в матушку! И родовая ведьмина отметина на всю правую щеку, как у Травины. Только Лесняна моложе. Оттого в сложном зеленом узоре пока что меньше листиков. Про те листочки шепчутся суеверные, глупые люди, что ведьмы таким образом отмечают загубленные души. Неправду говорят, врут и клевещут, всё как раз наоборот, но на чужой роток не накинешь платок. За минувшие несколько месяцев Лесняна и так уж наслушалась всякого: что одна живёт – нехорошо, что сама по себе трудится – просто ужас. А сидела бы без дела да при мамке, небось тоже было б неладно. Девке после семнадцати-то вёсен не след сидеть, ей надо через четыре ленты на одной ножке скакать да вокруг дерева с парнем обходить. А в девятнадцать – как Леське стукнуло в яринь-месяц! – если ещё не замужем, то перестарок.
Ещё и с отметиной ведьминской…
Из-за этой отметины и вышла с Калентием Носей у Леси размолвка. Вчера, как проводил до дому, так полез целоваться. Они уже были сговорены, да и Лесняне так хотелось, наконец, изведать вкус поцелуя! Уж так её по-женски томно тянуло к молодцу, так желалось да грезилось о будущей семейной жизни, что она приникла к широкой груди и лицо подняла, чтобы Калентию целовать удобней было. Да только парень губами к губам потянулся – и вдруг отпрянул.
– Леськ, – прошептал, – а ты лицо платком прикрыть могёшь? Ну или хоть рукою. Боязно мне чегой-то этот знак-то твой видеть.
– А ты глаза закрой, – в нетерпении потянувшись навстречу, прошептала Леська.
– Не привык я перед девками-то глаза закрывать, – обиделся Калентий. – Прикройся, а? Эта твоя метка, она очень уж лицо тебе портит.
– А говорил, что любишь, – вздохнула девушка и отстранилась, из крепких рук с сожалением вывернулась. – Эх, ты… Нося!
И даже тогда не обиделась, а только после того, как он руки распустил. Схватил в охапку, платок с плеч сдёрнул и голову стал заматывать так, чтобы только рот видать было. Леська задёргалась, попыталась закричать, а он, вот дурной, стал целовать и по всему телу шарить – больно, грубо, страшно. Еле отбилась, убежала в дом.
А сейчас, когда вернулся он, ещё думала – начнёт извиняться Калентий, и она не выдержит, выйдет к нему. Уж лучше за дурным замужем быть, чем вечно кривотолки вызывать. Конечно, сначала-то ей казалась, что любит она Калентия! Уж очень томно ей делалось, когда он на неё смотрел, а ещё пуще того – за руку держал. Теперь же Леська думала, что не любовь то была, а что – и не понять теперь. Чувство это казалось ей стыдным, но всё же хотелось узнать, а что же будет дальше-то, как оно произойдёт? И уж лучше с Калентием, чем с каким-нибудь старым кривоногим вдовцом. Пусть только вот извинится!
И Леська ждала. Чего уж там – очень ждала! Потому что парень-то красивый, как в песнях-ласкушках говорится – желанный.
Но Калентий замычал под окном:
– Это я на тебя обижаться должон, за вчерашнее-то.
– Чего это ты-то? – ахнула Леся. – Я к тебе, что ли, одной рукой под юбку лезла, а второй щеку прятала?! Чуть не придушил меня, негодный!
– Спрятала б лицо сама, дала б тебя поцеловать – и не придушил бы, – гнул своё Калентий, – а только нехорошо мужчине говорить, что ему делать. Тем боле – глаза закрывать!
Раздумала Леська выходить. И дверь ухватом подперла, чтобы покрепче. Нося в окно не всунется, не та у него нося, чтобы туда поместиться. Эк встал-то между дверью да окошком, чтоб в случае чего не прозевать драгоценную добычу! Только Леська тень его видела, потому как солнце почти точнёхонько за его спиной стояло, во все небеса усмехалось.
– Не любишь ты меня, – сказал Калентий.
– Да и ты меня, – ответила Лесняна. – Кабы любил, то и метку мою б не хаял, счастливому да влюблённому во всём красота видится.
Тень от окна исчезла, по дорожке зашуршали шаги. Леся со вздохом облегчения по стеночке на пол сползла – ан, оказалось, рано! Калентий с разбегу так в дверь ударил, что с притолоки деревянная труха посыпалась.
– Вот же дурной! – проворчала девушка.
– А ну отпирай! – рявкнул Нося. – Отпирай, пока я твою гнилушку не разнёс в щепу!
– Попробуй! – отчаянно крикнула Лесняна. – Враз такую ворожбу скажу, что бабой станешь!
Сказала и сама ужаснулась. Очертила обеими руками круг пред собой, да в ладоши хлопнула, чтобы слово дурное отвадить. А по полу да по стенам погладила, словно по кошачьей спинке – не гнилушка, нет, хороший дом, славный дом, старый и добрый дом, не обижайся на дурака, прости его духи!
Нося ещё несколько раз дверь пнул, да и ушёл, ворча, словно недовольный медвежонок. Вчера бы или позавчера Леська пожалела бы несуразного, приголубила бы, простила. А нынче обида едва дышать давала, слезами на глазах выступила, свет белый застила.
