Джонатан Уэструдер, граф Давенпорт, окинул взглядом троих мужчин, стоявших перед ним. Пожалуй, решил он про себя, вместе они представляли собой весьма внушительное зрелище – высокие, мускулистые, с той высокомерной манерой держаться, которую Уэструдеры успели отточить до совершенства за столетия непрерывного господства.
– Какими старыми брюзгами вы стали, – произнес он с ленивой усмешкой. – Что еще я натворил на этот раз?
Лорд Бекингем, старший из его кузенов, строго взглянул в его сторону – строже, чем обычно, что само по себе говорило о многом любому, кто хорошо знал Бекингема.
– Дело не в том, что ты натворил на этот раз, а в том, что ты делал с самого момента своего возвращения и продолжаешь делать до сих пор. Этот разгульный, беспечный образ жизни…
– Не надо читать ему нотации, Бекс, – произнес виконт Лидгейт, высокий, светловолосый, безупречно одетый джентльмен, за чьей внешней утонченностью скрывалась способность драться не хуже любого уличного головореза. – Где и когда мужчина прислушивался к подобной чепухе? – Он перевел холодный взгляд голубых глаз на Давенпорта: – Ты стал предметом пересудов для всего Лондона. Подумай хотя бы о Сесили, если не об остальных.
– Сесили? – переспросил Давенпорт в замешательстве.
– Твоей сестре, старина, на тот случай, если твой одурманенный спиртным мозг еще не забыл о ее существовании, – огрызнулся Лидгейт. – Твое поведение сильно ее огорчает. Уже одного этого должно быть достаточно, чтобы взяться за ум.
Сесили совсем недавно стала герцогиней Ашборн и, насколько мог судить Давенпорт, была до отвращения счастлива в браке. Впрочем, он всячески старался избегать общества сестры и потому мог ошибаться на сей счет.
Хм. Огорчает? Ее? При этих словах Давенпорт ощутил слабое подобие… некоего чувства. Однако чем бы это чувство ни было, он не стал показывать его в присутствии трех своих кузенов.
С нарочито высокомерным видом граф вынул карманные часы, проверил время и выразительно зевнул. Затем он наклонил голову в сторону Стейна и стал ждать.
На лице Стейна застыло его обычное презрительно-насмешливое выражение. Ксавье, маркиз Стейн, мог быть весьма неприятным человеком, но по крайней мере он сам не чуждался пороков.
– О да, я прекрасно понимаю, как это выглядит со стороны. – Стейн нахмурился. – Я не тот человек, который вправе учить других правилам приличия. Но есть разница. Мои грехи, пусть даже имя им – легион, никогда не вызывали вульгарного скандала. Ты же ходишь по самому краю пропасти.
– И мы твердо намерены оттащить тебя подальше от этой пропасти, – процедил сквозь зубы Бекингем, – даже если для этого понадобится связать тебя по рукам и ногам и сунуть в рот кляп.
При мысли о возможном физическом насилии морщины на лице Давенпорта разгладились.
– Что ж, попробуйте.
Несмотря на маячившую в ближайшем будущем перспективу хорошей драки, его терзало сознание несправедливости всего происходящего. Он был официально воскрешен из мертвых со всеми шумом и помпой, присущими фантасмагорическим празднествам Принни[1], но ирония заключалась в том, что самому Давенпорту было безразлично, жив он или умер. Слишком поздно он понял, что цена за его возвращение к жизни оказалась непомерно высокой. Ни угрозы кузенов, ни неустанные проявления сестринской любви со стороны Сесили не способны были развеять роковые тучи над его головой.
Он потерял труд всей своей жизни, а вместе с ним и ее смысл. Теперь он пустился во все тяжкие, наживая себе одну неприятность за другой.
– Ни одна женщина не может чувствовать себя в безопасности рядом с тобой, – произнес Лидгейт, его обычно добродушно-веселое лицо сделалось жестким и презрительным. – Эта интрижка с леди Марией… ты должен немедленно положить ей конец.
Ах да. Леди Мария Шанд. Давенпорт задумался, подперев руками подбородок. Ее двойственная натура всегда интриговала его. В бальном зале она выглядела обычной чопорной, благовоспитанной барышней, но стоило оказаться с ней наедине при лунном свете, как ее изящные ручки очень быстро начинали шарить по мужским панталонам. Впрочем, женщины – в особенности женщины одного с ним круга – были настолько связаны всевозможными нелепыми правилами и условностями, что вынуждены были отказываться от самых естественных биологических наклонностей и желаний. Ученый в нем яростно протестовал против подобного подавления инстинктов, и он считал долгом принести освобождение как можно большему числу дам. Но прежде чем Давенпорт успел согласиться на недвусмысленное предложение удовлетворить свою похоть между изящными бедрами леди, он сделал одно шокирующее открытие. В то время как им двигало похвальное стремление избавить леди Марию от оков приличий, сама она намеревалась приковать его к себе узами брака. Его остановил не страх перед неминуемым скандалом, а внезапное осознание того, что пылкие поцелуи леди Марии носили на себе горький привкус обмана.
Таким образом, предостережения его кузенов оказались и запоздалыми, и излишними. Давенпорт еще накануне поцеловал леди Марию в последний раз – без всякой затаенной злобы или сожалений, по крайней мере с его стороны.
Эта связь могла причинить неудобства и во многих других отношениях, ибо отец леди Марии, лорд Ярмут, в прошлом был чем-то вроде наставника для Давенпорта.
– Как ты и говорил, Лидгейт, нотации тут не помогут. – Стейн нарочито медленно положил обе руки на подлокотники кресла Давенпорта и наклонился вперед, выражение его лица сделалось угрожающим. – Отправляйся в деревню, – произнес он. – Уезжай из Лондона и никогда больше сюда не возвращайся.
– Что, никогда? – переспросил Давенпорт, делая вид, что все это его ужасно забавляет. В конце концов, что мог сделать ему Стейн? – Я так не думаю.
Граф осушил бокал бренди, который оставил недопитым на столике под рукой. Небольшое количество спиртного, казалось, отрезвило его, а не наоборот. С какой стати он сидел тут, в библиотеке Стейна, смиренно выслушивая его упреки? Он ведь давно уже не школьник!
«Отправляйся в деревню». Черта с два! С тем же успехом он мог бы повеситься на ближайшем дереве. В деревне у него будет слишком много свободного времени, чтобы размышлять над той зияющей пустотой, в которую превратилась его жизнь. Если он будет постоянно чем-то занят, все время пребывая в движении, то, возможно, сумеет справиться с этим демоном, хотя бы на некоторое время. Ему был нужен Лондон – Лондон с его зловонием, разгульной жизнью, доступными женщинами, бесконечными и бессмысленными развлечениями, доступными джентльмену с его состоянием и положением в обществе. Давенпорт надеялся, что его поведение убедит сомневающихся в том, что ему нечего больше предложить миру науки, который он оставил далеко позади. И все же после всех его усилий пустить им пыль в глаза кто-то до сих пор выслеживал его.
