Предисловие. Путём зерна, тропой тысячелетий
В конце двадцатых годов прошлого века из деревни Каменка Алтайского края вышла подвода, груженная нехитрым скарбом и домашней утварью, сопровождаемая сухоруким, рыжим крестьянином и его семейством. Двигались медленно, через Салаирский кряж, таежными тропами, обходя болотные топи и буреломы. В пути лошадь, распоров брюхо, померла, и путешествие вскоре завершилось. Пропутешествовали, в общей сложности, семьдесят километров. В итоге осели в городе Прокопьевске Кемеровской области. Крестьянина звали Федор Берязев. С ним стали горожанами его глуховатая, по-деревенски простая и от природы наивная, даже где-то юродивая, жена и четверо разновозрастных детей. Бежали они от незадолго до того начавшейся коллективизации. Федор Берязев был мужик чуткий и смышленый и всю бессмысленность и ужас этого преобразования уразумел довольно скоро. Перед отъездом он распродал скотину и большую часть домашнего добра и, тем самым, обеспечил себе и семье некоторую свободу на время переезда и переустройства. В Прокопьевске, однако, он прожил не долго и перед самой войной умер, то ли от нужды, то ли от чахотки, а вернее всего, от того и другого. Семья осталась без кормильца, дети пошли работать по разным местам. Один из них, Алексей Берязев, в четырнадцать лет, в конце сорок первого года, устроился на завод токарем, «точить танковые стартеры». Паренёк он был сообразительный, память имел великолепную, до войны успел окончить семь классов школы. Времени на дальнейшее образование в военные годы не оставалось. Дети, женщины, старики да калеки в тылу еле управлялись со все возраставшими потребностями фронта. Когда война миновала, устроился токарем на шахте имени Дзержинского, где всю свою жизнь и проработал. Чуть позже обзавелся семьей, в которой на свет, после старших сестры и брата, в 1959 году, появился Владимир Берязев.
Мать его, Евдокия Александровна, родом из другой алтайской деревни, Еланда. После войны, подавленная тоской и нищетой, она, по сути, сбежала из родной деревни в Прокопьевск. Родные дали ей в дорогу поросенка на веревке, то ли в спутники, то ли на потребу, но тот, не выдержав длительного перехода, сдох, как только она пришла в город. Образование у нее было – школа-десятилетка, после которой она сразу устроилась на местный хлебозавод, где всему, что было для работы надобно, и научилась. Женщиной она была доброй и заботливой, жила, можно сказать, только для мужа и детей. Алексей Берязев, хоть иной раз и выпивал, работы никогда не оставлял и о своей семье, как мог, заботился.
В 1976 году пассажиры идущего в сторону Центрального рынка трамвая могли видеть молодого человека, с удивлением и ужасом разглядывающего компостер, и явно не понимающим, как соотносится этот аппарат с только что купленным на остановке билетом. Дело в том, что в родном Прокопьевске билеты не компостировали, а просто продавали прямо в транспорте, как это делается у нас сейчас. В конце концов, верная последовательность действий была найдена, и вскоре юноша уже спускался по улице Каменской к институту народного хозяйства. Как вспоминает сам Берязев, человеком он был тогда диким, порывистым. Когда, подав документы на факультет материально-технического снабжения, он не прошел по конкурсу, то первой мыслью было отказаться от всего этого и вернуться в Прокопьевск. Впрочем, по здравом размышлении, он решает остаться и поступает на другой факультет, на статистику. Это позволило ему остаться в Новосибирске, городе, к которому с тех пор он привязан ничуть не меньше, чем к городу святого Прокопия. За четыре года обучения в институте Берязев ассимилировался, стал полноценным новосибирцем. В это время не столько разгульная студенческая жизнь, не столько новоприобретенные познания в области народного хозяйства, сколько новый круг людей и мыслей были наиболее важными для молодого поэта.
Способности к сочинительству, если не сказать поэтический дар, проявились у Владимира Берязева в самом нежном возрасте. В его случае мы имеем дело с явлением, в принципе, довольно редким, когда врожденное ощущение ритма и звучания слов совпадает с необходимым для поэтической деятельности мировосприятием. Ведь очевидно, что некоторые общественные «формы жизни» являются гибельными для стихотворчества, несовместимыми с ним. У Владимира Берязева, как представляется, все происходило наоборот, то есть дар слова определял сам способ бытия, оформляя внешний и внутренний мир по своим канонам, превращая хаос человеческого быта в упорядоченное ритмом и гармонией бытие. Будучи не полных двух лет, он, еще не умея читать, мог на память воспроизводить довольно большие поэтические тексты. Создавая видимость чтения, он, глядя на текст, сопровождающий картинки с изображением пушкинских персонажей, повторял наизусть фрагменты поэм, ни на йоту не искажая ранее слышанный оригинал. Такое мгновенное запоминание со слуха с последующим воспроизведением, разумеется, вызывало бурную реакцию восторга у родителей. Сам сочинять он начал еще в школе. Понятно, что это были какие-то шутливые импровизации для друзей, всегда готовых похохмить, или стихотворения «на случай», по заданию учителей, к той или иной знаменательной дате. Легкость в «общении» с довольно сложными поэтическими произведениями вселила в него уверенность, что дело это несерьезное, доступное всем и каждому, и потому заниматься им, придавая поэзии «излишнюю» значимость, не стоит и не следует. К такому, действительно, парадоксальному мнению привел его природный поэтический дар.
Понимание ценности и осмысленности этого дара пришло только годам к восемнадцати, в пору перехода от беззаботной, в общем-то, юности к более зрелому состоянию души. Получив первую долю любовных мучений и столкнувшись с присущей советскому времени безысходностью и безбожием, Владимир Берязев вдруг увидел в поэтическом творчестве выход и отдушину. Поэзия оказалась своеобразной прорехой в замкнутом мире, из которой пробивался неяркий свет, утверждавший существование какого-то другого мира, во всем неподобного здешнему, посюстороннему. Как утверждает сам Берязев, все началось с мысли о смерти и ощущения пустоты. Смерти не только человеческой, но смерти как феномена, как проекции неискоренимого зла.
В 1980 году Берязев заканчивает обучение в институте, женится, и, из-за возникших проблем с жильем в городе, уезжает в Барабинск, на родину своей жены Натальи Александровны Берязевой (в девичестве Федоровой). Там он устраивается фининспектором в райфинотдел, не получая, впрочем, от деятельности ревизора деревенских хозяйств никакого удовлетворения. Крестьяне, пытаясь хоть как-то выжить, разводили в своих разваливающихся хозяйствах разного пушного зверя, нутрий, песцов, норок. Прибыль от продажи шкурок, шапок либо путем налогов отнималась государством, либо, что чаще, пропивалась самими «предпринимателями». По воспоминаниям Берязева, Барабинск производил настолько гнетущее впечатление, что жить в этом городе можно было или сойдя с ума, или спившись, что, в общем, почти одно и то же. Ужас, ощущение тлена и тупика, зрелище трагически гибнущей, саморазрушающейся страны, поколение потерянных для себя и для общества людей – все это заставило поэта уже в 1983 году оставить Барабинск.
