– Господин Обабков, bonsoir! Вы позволите?
– Батюшки мои! Прошу вас! Какая встреча! Рад, рад, что, наконец, заглянули. Как вы? Как матушка ваша?
– Благодарствую. Шлет поклоны. Здорова как лесная нимфа. Что ей сделается…
– Прекрасно! Входите же, что вы встали? Располагайтесь со всем удобством!
– На улице grande pluie – будто из ведра хлещет. Я вам затопчу все ковры.
– Ой уж, право! Чувствуйте себя дома. Давайте, давайте! К камину. Располагайтесь. Да снимайте плащ! Вот же мука! Мишенька, голубчик, неси нам водку! Вы не против?
– Будьте любезны. А ведь я, mon cher, к вам по такому деликатному обстоятельству… Уж вы только не откажите. Ваше великодушие всем известно.
– В чем же, собственно, дело? Вы знаете, я весь ваш.
– Вы только и можете мне помочь, Лев Петрович. Обещайте!
– Но, мой друг… Ежели это не в моих силах, я перед вами буду в полном конфузе. Stupideposition, как есть position stupide
– Что вы, право! Не стал бы я вас о таком просить. Есть у меня, Лев Петрович… одна знакомая…
– Ай-яй-яй, мой друг. Уж не собрались ли вы жениться?
– Сдурел, что ли?! Я-то?
Обабков дернул головой и проснулся.
– А?..
– Ты, Петрович, свои греховные сны на меня не распространяй. Все же я при сане.
Филон сидел на куске брезента, очищая перочинным ножом сосиску. За худым забором в небо уходила ракета.
– Вона, скока тепла в трубу, а тут насущную жарить не на чем, хоть траву жги, – сетовал монах, глядя вслед космонавтике, – Ой ты степь широкая, степь раздольная… Занесло же нас, ситный друг!
Обабков встал из травы, обалдело глядя на бивуак. Слева шел сетчатый в три метра забор с «колючкой», справа насколько хватало глаз золотилась степь. Напротив – монах Филон в пыльной, как чердак, рясе неодобрительно разливал в стаканы мутноватую жидкость, отдающую керосином. Теплый горьковатый сквозняк теребил выжженную траву, дул в уши, сбивал с фарватера пчел. Где-то далеко громыхало.
– Вот так сильвупле… – промямлил пенсионер, приходя в себя ото сна.
– Полное, я вам доложу, с бантом и дудкой, – поддержал монах. – На вот, себе берег. Испей, закуси сосиской. Вижу, тебе нужнее.
В небе пыхнуло. Обабков инстинктивно пригнулся. Бодрый духом Филон лишь глянул из-под бровей:
– Разгонная отделилась. Полет нормальный.
Лев Петрович перекрестился, затем принял у монаха стакан, сосиску, выпил и закусил, не заметив вкуса. Язык будто обложили ватой.
– Что-то мне такое приснилось, Филон – будто я помещик и живу в Петербурге.
– Классовый разложенец! – отрубил монах, разливая.
– Да уж, странно, странно…
***
– Так, старики-разбойники! Документы есть?!
– А?..
– Чо?..
– Документы, говорю, есть у вас? Тут объект известно какой – секретный, а вы разлеглись как псы от ломоты. Проследуйте! Без вещей!
Над сухой полынью возвышался детина с загорелым лицом и кулаками фантастического калибра, коими, конечно, монаха не положить – сам с такими, а вот Льва Петровича – в бланманже с одного удара. Как только подошел незаметно, такая дылда?
– Сын мой… – начал было Филон.
– Хоть сын, хоть пращур – ты мне зубы не заговаривай! Оба встали – и пошли разом! Будем вас, деды, разъяснять. Эй, Бахыт!!! Ходьсюды!
Рядом за плоским холмиком оказалась целая команда краснознаменных во главе с сержантом Бахытом – сыном степей. С жужжанием выполз «газик», крытый брезентом, подъехал, подмигнул лампой.
– Принимай нарушителей, я пешком. Смотрите у меня! Не шалить.
***
– Спишь?
– Неа.
– Как мы так, а?
Обабков пожал плечами, затем понял, что его в темноте не видно, добавил тяжко:
– Хрен знает.
– Вот те и всезнающий хрен! Замели нас, как тинэйджеров после рейва.
– Чо? – не понял пенсионер.
– Закрыли, говорю, ни за что.
– А…
– И ведь как ловко подошел, ититтвою, этот лейтенант! Змеей подкрался.
– Профессионал, – добавил Петрович, лишь бы что сказать.
– Во-во. Космонавты… Понастроили тут!
– Думаешь, там есть кто-нибудь?
– Где? – не понял монах. – В коридоре? Ясное дело, есть – топтун с винтовкой.
– Да не. Там, в космосе, на других планетах, есть кто?
– Как не быть? Мы же есть, а там чем хуже? – веско сказал монах, слез со шконки, подошел к двери, несильно пнул.
Послышались шаги в коридоре, отъехала железная створка:
– Что шумим?
– Чаю принеси, отрок. И свет включи. Видишь, люди солидные. Кости стынут.
Караульный округлил рот, но ничего не ответил. Щелкнул выключателем. Пошел за чаем, стуча подметками.
На шпионов старики походили как слон на утку, гарнизон им сочувствовал, но команда прошла от главного: до выяснения, японских диверсантов держать в ежовых, и чтоб ни-ни! Почему «японских», никто не спрашивал – начальству виднее. Только шустрый на язык старшина Егоров тайно каждому сообщал, что, по всем статьям, шпионы-то польские, а командир дурак.
Выпили, молча, чаю, вернули кружки, оправились. В камере погас свет. За окошком размером с тыкву чернела все та же ночь с голубой звездой, застрявшей между решеток. Обоим казалось – минуло суток трое.
– Может, еще чаю? – спросил Петрович.
– Наглеть не станем, а то потом не дадут.
– И то верно. Спать?
– Давай.
Не успели лечь, как снова вспыхнула лампа в железной сетке. С грохотом отошел засов.
– На выход! Оба!
Старики с испугом переглянулись.
– В расход, что ли?
– Там скажут. Быстро!
